Посвящение

Эстерхази Петер

— Гарри не нравится, что мы столь слепо придерживаемся правил, что мы чересчур скованны и чопорны. Он просто не понимает, откуда в нас это, поскольку во всех остальных отношениях мы ему очень симпатичны и импонируем своими оригинальными суждениями, вот только бы чуть пораскованнее… Не знаю точно, что Гарри подразумевает под этим, он не вдавался в пояснения, а лишь показал, — и Амбруш повторяет жест Гарри: подняв руки на уровень плеч, прищелкивает пальцами.

На площадке под открытым небом выставлены работы французского скульптора. Легкий металлический сплав, блестящая, полированная поверхность, подставка выполнена в форме чуть выпуклого диска, на

котором вращается вся конструкция, а при вращении воздух проникает в полушария-микрофоны и приводит в действие вмонтированную внутрь сирену. Сирена отчаянно воет, а у подножия скульптуры безмятежно греются на солнце две совсем юные кошки.

— Каким образом удалось заставить кошек целый день слушать этот кошмарный вой? — размышляет вслух Карой с видом завзятого любителя животных.

— Кошки не входят в скульптурную композицию. Они — сами по себе, — успокаивает его Амбруш.

— Ты уверен?

— Не вполне.

Итальянский раздел выставки. Тутти-фрутти. Паноптикум восковых фигур. Каждая фигура как бы составлена из двух половинок: одна выполнена сугубо натуралистически и одета в обычный костюм, а вторая представлена в «освежеванном» виде, словно анатомическая модель, демонстрирующая строение мышц. На следующем подиуме и вовсе выставлены разъятые половинки человеческих фигур среди распиленной пополам комнатной мебели. Следующий экспонат — груда выточенного и выкованного металла. Какие-то механизмы — вроде бы даже действующие — с массой проволочек, проводов, трансформаторов, предохранителей. Диапроектор с автоматическим регулятором, на экране вспыхивает имя создателя этого шедевра. «Родился: 1938. Умер: ?» И так через каждые полминуты. Посетитель терпеливо ждет, что будет дальше. А дальше ничего нет. Аппарат целый божий день задает один и тот же вопрос.

В зале поменьше выставлены штативы, к каким обычно прикрепляют лампы или юпитеры. Штативы эти самой различной высоты, стоят вплотную друг к другу, и каждый завершается бронзовым кулаком. В кулаке зажата смятая алюминиевая пластина, похожая на птицу, а точнее — на трепещущее птичье крыло.

— По-моему, это красиво. Во всяком случае, очень интересно, — высказывает свое мнение Карой впервые за все время осмотра. Восковые фигуры, композиции из проволоки и металла и диапроектор он изучил на редкость досконально, однако не произнес ни слова.

— Гарри говорит, — Амбруш предупредительно излагает соображения Гарри по поводу скульптуры и отзыва Кароя, — что, может, это и в самом деле красиво, но настораживает некий компромисс между старым с новым искусством. Ему кажется, что по форме здесь явный паллиатив, а идея, какую это творение призвано выражать, конвенциональна.

— Будь добр, поинтересуйся у него, разве идея, внушаемая распиленными человечками, не условна? А вопрос на экране диапроектора, когда же умрет этот Икс-Игрек, — это что, шедевр глубокомыслия? — раздосадованно вопрошает Карой.

— Гарри совершенно с тобой согласен, — чуть погодя вновь обращается к нему Амбруш, — к сожалению, они тоже весьма условны, только та условность моложе этой на добрых сто лет. Это оплакивание плененной свободы, по мнению Гарри, — романтика начала прошлого века.

В этот момент к ним подходит девушка: очень миловидная, высокая, волосы длинные, черные, ноги несколько тонки, зато грудь развита великолепно. Девушка обращается непосредственно к Карою. Говорит она по-английски. Карой растерянно смотрит на Амбруша, ожидая поддержки. Амбруш вступает с девушкой в разговор.

— Мисс спрашивала тебя, Карой, не мог бы

ты порекомендовать ей не слишком дорогую, но приличную гостиницу или пансион. Она решилась обратиться к нам, услышав, что мы говорим по-английски. Сама девушка — американка. Она сняла на сегодняшнюю ночь номер в некоей гостинице «Адуа», что около вокзала, но недовольна этим местом.

— С чистой совестью могу порекомендовать ей наш пансион позади церкви Санта Мария делла Салуте, — с готовностью откликается Карой.

Амбруш, с трудом удерживаясь от смеха, тихим, бесцветным голосом поучает Кароя:

— Дурак, думаешь, я сам не догадался это сделать? Она даже успела поблагодарить меня.

Карой сконфуженно молчит. Вплоть до этого момента он считал, что переводческие услуги Амбруша в порядке вещей: в конце концов, для того они и отправились путешествовать втроем, чтобы хоть один из них мог объясняться за границей. Сейчас в душе его вскипает горечь, словно Амбруш в чем-то обманул его, словно лишь сейчас выяснилось, что его, Кароя, оставили в дураках. Словно судьба в давние времена сыграла с ним злую шутку, когда он в силу определенных практических соображений, дабы обеспечить им пропитание, вынужден был избрать техническое поприще, Амбруш же, наплевав на материальные трудности, поступил на филологический факультет.

— Ее зовут Джоан, — сообщает Амбруш, указывая на девушку. — Вы с ней почти коллеги. Она студентка, проходит курс истории искусств, и в особенности ее интересует архитектура.

Лаура уже успела невзлюбить Джоан. У Лауры тоже очень темные волосы, но у Джоан они цвета воронова крыла. Волосы у Лауры тоже прямые, но она никогда не решалась свободно распускать их по плечам, опасаясь, что это еще более подчеркнет остроту ее подбородка, и закалывала их в пучок на затылке. Что же касается Джоан, то она без тени смущения демонстрирует под шапкой блестящих черных волос свое бледное, острого профиля лицо, а серые глаза мягко сияют, обрамленные густым венчиком пушистых ресниц. К тому же Джоан говорит по-английски, а это неизбежно сопряжено с плавными жестами рук и медленным танцем губ. Лаура никогда не думала прежде, сколь невыгодна для женских уст артикуляция коротких гласных в венгерском языке.

Оставшуюся часть выставки они осматривали вместе с Джоан: американский раздел с его картинами, реализмом своим приближающимися к фотографии, и советский, который отличается от американского лишь тем, что если там художник тщательно выписывал сверкающие, отраженные один в другом, как в зеркале, кузова автомобилей, то здесь в центре внимания оказались вышитые костюмы участников народного танца, оперенье битой дичи у пояса охотника или спецовка металлурга.

Карою не дает покоя вопрос: отчего Джоан обратилась именно к нему? Может, он ей приглянулся? Или просто его внешность внушает наибольшее доверие? Карою так хотелось бы верить первому предположению, но, положа руку на сердце, он вынужден признать, что вернее второе.

Вся компания сошлась на том, что наиболее значительный раздел выставки — графика.

— А Джоан говорит, — обращается Амбруш к брату, — что ей понравилось многое и из пластики.

— Да, удачны некоторые композиции для украшения городских площадей, в особенности из числа металлических. — Карой кивает, соглашаясь с Джоан.

Амбруш переводит его слова, затем, подавив улыбку, вновь обращается к брату:

— В особенности нравится Джоан смысловая символика скульптур.

Карой, тоже подавив улыбку, обменивается с Амбрушем понимающим взглядом и задает вопрос: