Потерпевшие претензий не имеют
Шрифт:
Шатохин побледнел и от ярости прикусил нижнюю губу.
– Это вы мне говорите?! Да как вы смеете! Это что за разговоры? Я вас что, заставляю нарушить закон? Я вас понуждаю получать признания от обвиняемого? Следствие основывалось все время на показаниях всех – вы слышите: всех! – участников дела, в том числе на признании убийцы! И он продолжает признаваться вам! Вы его бьете? Или пытаете голодом?..
– Нет, я его не пытаю и не бью…
– Да если бы я узнал!.. Я бы в тот же день выгнал вас!.. Под суд отдал!
– Я говорю вам, что не верю в его признание! И потерпевшим не верю! – заорал я на Шатохина, и он смолк – так это было для него неожиданно.
Наступила долгая пауза, в которой мы оба тяжело дышали, будто вместе сделали стойку на руках, и продолжали разговор сдержанно, приглушенными голосами, как и надлежит говорить людям, стоящим вниз головой.
– Вы считаете, что это не Степанов сбил Дрозденко и Егиазарова? – спросил негромко Шатохин.
– Нет, этого я не считаю. Скорее всего так оно и произошло. Но совершенно неясно по делу, что происходило перед дракой и наездом. А это исключительно важно! И свидетелям этим я не верю!
– Чем же они вам так не понравились?
– Не знаю, мне трудно это объяснить. Они все так прекрасны, что хочется выучить заграничный язык и говорить с ними только по-иностранному…
Шатохин, сдерживаясь изо всех сил, сказал сквозь зубы:
– Судя по темпам вашего расследования, у вас должно быть полно свободного времени. Можете употребить его на изучение заграничного языка…
– Не премину воспользоваться советом. Возможно, мне тогда удастся понять, почему они все время врут…
– А что они врут? – преодолел себя и спросил с интересом Шатохин.
– Все, что угодно. Но мне кажется, главное в их лжи – это версия, по которой драка и наезд на автоплощадке не имеют никакой предыстории…
Шатохин не успел ничего ответить, потому что раздался стук в дверь и возник лейтенант Уколов. Из-за его спины вынырнул коренастый немолодой человек с лицом красно-серым, как вчерашний зельц. Он быстро протер очки, огляделся и, не давая сказать Уколову слова, подсунулся ко мне с протянутой рукой, короткой и негнущейся, как милицейский жезл.
– Здравствуйте, товарищ. – Он быстро посмотрел на Шатохина и ему дал подержаться за свою маленькую деревянно-жесткую ладошку. – И вы, товарищ, тоже здравствуйте…
Меня, сидящего за столом, он явно посчитал начальником не в пример скромно стоящему сбоку Шатохину. Да и оценочно-возрастные критерии, вероятно, были у него иные, чем у прокурора.
– Моя фамилия Абдраззаков. Саид Абдраззаков, рад с вами познакомиться, очень доволен, что меня разыскал лейтенант. Я ведь проживал в триста седьмом номере пансионата и, можно сказать, был очевидцем происходившего безобразия. У вас курить можно? – Он уже достал пачку «Беломора», спички и стопочку маленьких листиков неизвестного назначения.
– Да-да, конечно, курите, пожалуйста… – сказал я злорадно, вспоминая шатохинский плакат о бесчисленных часах, проведенных нами на дороге. Прокурор посмотрел на нас с печальным отвращением, махнул рукой и пошел к выходу. У двери задержался на миг и сухо сказал:
– Каждые три дня докладывайте мне движение по делу.
Абдраззаков повертел своей юркой головой и спросил:
– Может, я ошибся, может, надо всю истину открыть ушедшему товарищу?
– Нет-нет, все правильно, – успокоил я его, усаживая на стул. – Всю истину вы откройте сначала мне, а потом мы ее доложим ушедшему товарищу…
Абдраззаков закурил свою «беломорину» и сразу же сипло закашлялся, заперхал, слезы выступили на его глазах, а красно-серое лицо стало равномерно бурым. Кашляя, он взял из стопочки верхний листик и ловко свернул из него фунтик, а продышавшись, ссыпал туда пепел.
– Вот пепельница, возьмите, – предложил я.
– Ни в коем случае! Главный вред от курева не от никотина, а от табачного нагара, которым мы дышим после сгоревших сигарет и папирос! А окурок, завернутый в бумагу, практически безвреден для нашего газообмена…
– Очень интересная теория! – хмыкнул я.
– Уверяю вас. Я занимаю должность старшего инженера по комплектации и в голые, непроверенные теории не верю. – Он снова закашлялся, засопел, засунул окурок в кулек, раздавил в кулаке этот фильтр нашего газообмена и кинул в корзину. И тут же потащил из пачки следующую папиросу. Я понял, что если не остановлю его, то до обещанного раскрытия истины мы не доберемся никогда.
– Одну минутку, товарищ Абдраззаков! Вы обещали мне рассказать истинные обстоятельства драки, – пошел я на него, как жесткий стоппер на быстрого нападающего.
– Конечно, конечно! Все как было…
– Вы видели драку с самого начала?
– Нет, конечно нет! Я в комнате слушал по радио спортивный выпуск новостей, значит, это было начало двенадцатого. И вдруг я услышал с улицы, с шоссе, какие-то крики, а потом пронзительный женский визг…
Так, значит, «вся истина» Абдраззакова имеет сильный изъян. У нее нет начала.
– Я чисто рефлекторно вскочил и выбежал на лоджию… И все увидел…
– Все? – с сомнением посмотрел я на толстые стекла его очков.
– Практически все, насколько можно было рассмотреть в этой темноте. У меня сильная дальнозоркость, я вблизи вижу гораздо хуже…
Абдраззаков потянулся за своей пачкой, но я своевременно отодвинул ее дальше по столу.
– Что же вы рассмотрели вдали?
– Как он изготовился убить его… Это было ужасное зрелище. – Абдраззаков стал сворачивать новый фунтик.
– То есть вы хотите сказать, что видели, как Степанов сел в машину и поехал на толпу? – Я пересел поближе к Абдраззакову.