Потерянная Россия
Шрифт:
Во — вторых, Ленин въехал в Россию 4 апреля, а с 1 мая я был назначен военным и морским министром. С 3 мая по 6 июля, в общей сложности, наездами я провел в Петрограде около 15–20 дней. Остальное же время я находился на фронте, в тылах и во флоте, организуя наступление. В этот период я никакого участия во внутреннем управлении не принимал, в заседаниях Временного правительства почти не присутствовал, а на фронте требовал самых решительных мер борьбы с дезорганизацией и с германо — большевистскими агентами. Подавление вооруженной рукой беспорядков и восстаний на фронтах было начато по моему требованию. (Все это может быть установлено документально.)
В — третьих, в апреле месяце я был единственный «министр — социалист» среди «буржуазной» десятки Временного правительства, и если бы действительно «многие министры требовали ареста и предания суду Ленина», то они легко могли бы этого достигнуть, вопреки моему мнению, простым большинством голосов. На самом деле все Временное правительство первого состава совершенно одинаково оценивало деятельность Ленина и Ко. Но в нашем распоряжении не было еще тех данных, которые в 1917 году сделали возможным арест большевистских лидеров в судебном порядке, а для внесудебной ликвидации «дворца Кшесинской» в то время в руках правительства не было еще никакого административного аппарата. Это последнее обстоятельство явствует лучше всего из того, что и военный министр Гучков, и командующий Петербургским
Насколько в этот период (апрель) еще не ясно было положение вещей — видно, например, из того, что министр иностранных дел Милюков телеграфно настаивал перед английским правительством о беспрепятственном пропуске в Россию Троцкого. Единственное министерство, которое принимало тогда некоторые меры по отношению к «дворцу Кшесинской», было Министерство юстиции, во главе которого тогда стоял Керенский, так как аппарат этого министерства лучше сохранился, но я мог воздействовать только в судебном порядке.
В — четвертых, Временное правительство в целом и в частности министр юстиции Керенский не только не «мешали бороться с большевиками», но именно только благодаря настойчивой работе Временного правительства (в частности, министра юстиции, а затем военного министра Керенского и министра иностранных дел Терещенко) был собран тот материал, который послужил основанием к обвинению Ленина и Ко в государственной измене и отчасти заключается в «документе», опубликованном в № 62 «Общего дела».
И. «После бесплодных попыток начать преследование против большевиков министр юстиции Переверзев, воспользовавшись отсутствием Керенского из Петрограда, произвел арест видных большевиков и для его Объяснения тогда опубликовал печатающуюся ниже записку прокурора судебной палаты. Но из-за этого Переверзеву пришлось выйти в отставку, а арестованные им Нахамкес, Суминсон, Луначарский и др. были выпущены Керенским из тюрьмы».
Все это сплошной вымысел.
1) Арест большевистских лидеров в действительности состоялся при следующих обстоятельствах: 3–5 июля было поднято в Петербурге большевиками восстание. Я был в это время на Западном фронте, подготовляя там вместе с генералом Деникиным войска к наступлению, которое должно было начаться в один из ближайших дней. Получив телеграмму о событиях в Петербурге, я сейчас же выехал с фронта в Минск и потребовал от имени армии по прямому проводу от Временного правительства самых решительных в кратчайший срок мер против бунтовщиков и предателей. Затем, с согласия командования, я бросил работу на фронте и сам поехал в Петербург, куда и приехал около 7 часов вечера 6 июля. На вокзале из рапорта комадующего войсками я, узнав, что мер к аресту главарей бунтовщиков никаких не принято, сделал тут же публично генералу Половцеву выговор и в этот же вечер уволил его от должности командующего войсками. Проехав с вокзала прямо в штаб войск округа, где в это время находилось Временное правительство, я заявил о необходимости произвести аресты руководителей восстания. Сейчас же, до решения этого вопроса, Временным правительством был составлен в штабе округа список лиц, подлежащих аресту, и были сделаны все подготовительные распоряжения для производства этих арестов в эту же ночь на 7 июля. Мое требование ареста Ленина, Зиновьева, Коллонтай и т. д. встретило сначала некоторые колебания, благодаря возражениям со стороны ЦИКССиРД [140] , представители коего по этому поводу явились во Временное правительство.
140
Центральный исполнительный комитет Совета солдатских и рабочих депутатов
В 1–м часу ночи все колебания прекратились и даже делегаты Совета сняли с очереди свои возражения. Но в это время чины штаба округа уже приступили к выполнению арестов. Между прочим, председатель ЦК Балтийского флота был арестован непосредственно чинами моего военно — морского кабинета.
Такова подлинная история ареста гг. большевиков министром юстиции Переверзевым, «воспользовавшимся моим отсутствием».
2) Теперь об освобождении мною этих арестованных.
«Освободить Луначарского и Нахамкеса [141] » (Стеклова) я не мог бы, если бы даже хотел, по той простой причине, что они, как не состоявшие тогда в партии большевиков и не участвовавшие в восстании, вообще не могли быть и не были арестованы.
141
Юрий Михайлович Нахамкис (псевд. Стеклов; 1873–1941), историк, публицист, политический деятель. Один из учредителей Петросовета (февраль 1917 г.). Основатель и редактор газеты «Известия» (1917–1925). Репрессирован.
Что же касается лиц, перечисленных в приводимом в № 62 «Общего дела» документе, — Ленина, Зиновьева, Коллонтай, Козловского, Суминсон, Гельфандта (Парвуса), Фюрстенберга (Ганецкого), Ильина (Раскольникова), Семашко и Рошаля, — то ни об одном из них, кроме Коллонтай и, кажется, Семашко, не было вплоть до большевистского переворота, 25 октября (7 ноября н. с.), сделано распоряжения об их освобождении. Коллонтай была освобождена после освидетельствования врачами, по постановлению соответствующих гражданских судебных властей, действовавших в этом случае, как и во все время существования Временного правительства, совершенно независимо от министра — председателя, военного и морского и прочих министров. Из остальных только что перечисленных лиц Ленин и Зиновьев скрылись до моего приезда 6 июля, а Парвус и Ганецкий вообще в Россию не въезжали; прочие вышли из Крестов и других тюрем только после 25 октября.
3) Вот с Приездом Фюрстенберга и был связан уход из Временного правительства министра юстиции Переверзева. Ибо ему пришлось уйти не из-за арестов, которых он не производил, не из-за нападок, которые делали на него слева, а из-за столкновения с министром Терещенко и Некрасовым. Дело в том, что еще с начала мая Терещенко и отчасти Некрасов в совершенно секретном порядке собирали все данные по поводу преступной деятельности Ленина и Ко. Чрезвычайно серьезные, но, к сожалению, не судебного, а агентурного характера данные должны были получить совершенно бесспорное подтверждение с приездом в Россию Ганецкого, подлежавшего аресту на границе, и превратиться в достоверный судебный материал против большевистского штаба. Переверзев предоставил, в момент восстания 3–5 июля, часть обвинительного материала против большевиков в руки частных лиц для опубликования. Этим он достиг ближайшей поставленной им себе цели, т. е. вызвал в Петербургском гарнизоне взрыв негодования против большевиков. Но этим же своим действием, предпринятым им на собственный страх и риск, он уничтожил для Временного правительства возможность достигнуть основной его цели. Опубликование части собранного против большевиков обвинительного материала насторожило ленинский штаб. Приезд Ганецкого был отменен, а Временное правительство потеряло возможность документально подтвердить главнейшие, компрометирующие Ленина и Ко данные, что и отразилось немедленно на судебной постановке дела по обвинению некоторых вождей большевиков в сношениях с враждебным России иностранным правительством.
III. В другой статье этого же номера — «Керенский и Ленин работают рука об руку» — среди прочих измышлений опять говорится: «Когда мин. юстиции Переверзев, относившийся к большевикам так же, как и Деникин, арестовал многих видных большевиков, то Керенский настоял на их освобождении. Это было одно из крупных преступлений Керенского против России».
Как видно из вышеизложенного, это «крупное преступление» существовало и существует только в воображении автора этой статьи, Вл. Бурцева. В этой же статье автор утверждает, что «Деникин в своих исторических донесениях, поданных лично Керенскому, поименно указал на Ленина и других большевиков… и тогда еще требовал их ареста и предания суду. Получив доклад Деникина, Керенский не дал ему никакого ходу». На самом же деле никаких «исторических» донесений лично от Деникина я не получал. Я получил от Верховного главнокомандующего генерала Алексеева лично при докладе, насколько помню, в присутствии его начальника штаба Деникина (это было в начале мая) докладную записку о разоблачениях, сделанных неким офицером по фамилии, кажется, Ермоленко, принявшим на себя обязанности агента немецкого Генерального штаба по развитию украинского сепаратистского движения в русской армии. Этот офицер указал ряд связей, данных ему немецким штабом, и между прочим, но не с достаточной достоверностью указал на связь Ленина с агентурой немецкого штаба. Тогда же все меры для проверки и установления фактов по сообщению этого офицера были приняты, а именно: Ермоленко был под особым негласным надзором штаба отправлен на Украину для закрепления, а затем и разоблачения его связей. А остальной материал, им сообщенный, вошел в общую сводку тех данных, которые помогли Временному правительству напасть на следы заграничной деятельности гг. большевиков.
23. III.20
Из статьи «Легенда о г. Савинкове»
О восстании генерала Корнилова [142]
Повествование о самом восстании генерала Корнилова начинается в статье Савинкова рассказом о том, как вечером 26 августа Савинков пришел в Зимний дворец защищать в заседании правительства проект о «введении смертной казни в тылу», но был вызван в рабочий кабинет Керенского. Здесь министр — председатель в присутствии С. А. Балавинского и В. В. Вырубова молча подал ему текст ультиматума, подписанный «В. Львов». В этом ультиматуме от имени генерала Корнилова предъявлялось Временному правительству требование о передаче в руки Корнилова всей полноты гражданской и военной власти. Ультиматум показался Савинкову «мистификацией». Однако Керенский тут же говорит ему, что «он проверил заявление Львова по прямому проводу и в подтверждение своих слов протянул ленту своего разговора с Верховным главнокомандующим. Текст ультиматума Львова лента не воспроизводила. Керенский кратко запрашивал генерала Корнилова, подтверждает ли он все, сказанное Львовым, а Корнилов ответил: “Подтверждаю”. Ни тогда, ни позже, рассуждает автор, я не понимал и не понимаю еще сейчас, каким образом в деле такой чрезвычайной важности Керенский мог ограничиться таким неопределенным вопросом. Но я также не понял тогда и тем более не понимаю теперь, каким образом ген. Корнилов решился подтвердить текст, содержание которого он не знал и не мог знать. Я был убежден, что в основе всего этого лежит какое-то недоразумение» (с. 402).
142
Здесь я перепечатываю только те части этой статьи, которые имеют прямое отношение к выяснению обстоятельств заговора и восстания генерала Корнилова. Со времени появления в 1918 г. моей книжки «Дело Корнилова» многие весьма существенные закулисные стороны этого несчастного предприятия, вскрытые мной, получили подтверждение в некоторых опубликованных работах (В. Львова, П. Краснова, В. Набокова). Здесь я считаю нужным привести несколько выдержек из «Очерков русской смуты» — генерала Деникина, полуправда которого с несомненностью устанавливает, однако, наличие заговорщической деятельности генерала Корнилова и его Ставки. В конце июля «настроение Ставки было сильно приподнятое… но ничто не выдавало ка- кой-либо подземной конспиративной работы. Надо заметить, что в этом деле военная среда была настолько неопытна, что потом, когда действительно началась конспирация , она приняла такие явные формы, что только глухие и слепые могли не видеть и не слышать» (т. 1, ч. 2, с. 196). «По окончании заседания Корнилов предложил мне остаться и, когда все ушли, тихим голосом, почти шепотом, сказал мне следующее: “Нужно бороться, иначе страна погибнет”. Ко мне на фронт приезжал N, он все носится со своей идеей переворота и возведения на трон в. к. Дмитрия Павловича, что-то организует и предлагал совместную работу. Я ему заявил, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства. (Никогда никакого подобного предложения от имени Временного правительства генералу Корнилову не делалось и не могло делаться. — Л. К.)… Ну, нет: эти господа слишком связаны с Советами и ни на что решиться не смогут. Я им говорюпредоставьте мне власть, тогда я поведу борьбу. Нам нужно довести страну до Учредительного собрания, а там пусть делают, что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку? — В полной мере… — Мы обняли друг друга…» (с. 197). «Представил Крымова на должность командира 2–й армии. Ставка ответила согласием, но потребовала его немедленно в Могилев для исполнения особого поручения. (Это было в первой половине августа. Генерал Крымов был вызван для разработки плана похода на Петербург против Временного правительства. — Л. К.)… Наконец, в 20–х числах обстановка несколько более разъяснилась. Приехал ко мне в Бердичев офицер и вручил собственноручное письмо Корнилова, в котором мне предлагалось выслушать личный доклад офицера. Он доложил: в конце августа по достоверным сведениям в Петербурге произойдет восстание большевиков. К этому времени к столице будет подведен 3–й конный корпус во главе с Крымовым, который подавит большевистское восстание и заодно покончит с Советами… Вас Верховный главнокомандующий просит только командировать в Ставку несколько десятков надежных офицеров — официально для изучения бомбометного и минометного дела; фактически они будут отправлены в Петербург в офицерский отряд… — Распоряжение о командировании офицеров со всеми предосторожностями, чтобы не поставить ни их, ни начальство в ложное положение, было сделано» (с. 210). Особо надежные офицеры стягивались в Ставку тайно от Временного правительства и военного министра с самого начала августа и за сим небольшими пачками пересылались в Петербург в распоряжение действовавших там заговорщиков.