Потерянная Россия
Шрифт:
Благополучно проехав через центральные части города, мы, въезжая в рабочие кварталы и приближаясь к Московской заставе, стали развивать скорость и наконец помчались с головокружительной быстротой. Помню, как на самом выезде из города стоявшие в охранении красногвардейцы, завидя наш автомобиль, начали с разных сторон сбегаться к шоссе, но мы уже промчались мимо, а они не только попытки остановить не сделали, они и распознать- то нас не успели.
В Гатчине мы въехали прямо под ворота дворца к подъезду коменданта. Продрогли во время этой бешеной гонки до мозга костей. Узнав, к нашему величайшему удивлению, о том, что никаких эшелонов с фронта в Гатчине нет и никто тут об них ничего не слышал, решаем сейчас же ехать к Луге, а если понадобится, то и до Пскова. Пускаться в такой далекий путь по осенней дороге без запасных шин и бензина немыслимо, поэтому решаем на полчаса войти в квартиру коменданта, обогреться и выпить по стакану чая, пока наши машины сходят за всем нужным в гараж автомобильной команды. Однако с первого шага на квартире коменданта мне его поведение показалось крайне странным. Он старался говорить как можно громче. Держался больше у открытых дверей в соседнюю комнату, откуда нас внимательно рассматривали какие-то
Мы уехали вовремя. Через пять минут после нашего отъезда во двор дворца влетел разукрашенный красными флагами автомобиль: это члены местного Военно — революционного комитета примчались меня арестовывать. Оказывается, что в СПб, в штабе, нашлись предатели, которые успели известить Смольный о моем выезде в Гатчину. Из Смольного последовало сюда распоряжение о немедленном нашем задержании. Однако наш автомобиль успел благополучно вырваться из города. Зато вторая наша машина попала в серьезную переделку. Более часа колесила она по улицам Гатчины. Ей удалось благополучно, хотя под выстрелами, проскочить две засады, но у третьей — одна пуля пробила шину, другая ранила шофера в руку. Мой же офицер, бросив машину вместе с американским флагом, должен был бегом спасаться в лес. Впрочем, об этой истории мы узнали лишь на другой день, вернувшись в Гатчину с фронта.
Тогда же, выезжая из Гатчины, мы ни о чем не думали; только считали минуты и вздрагивали от каждого толчка, трепеща за шины, которые нам нечем было заменить. Не стоит описывать нашу безумную погоню за неуловимыми эшелонами с фронта, которых мы так нигде и не нашли, вплоть до самого Пскова. Въезжая в этот город, насколько помню — в девятом часу вечера, мы ничего не знали о том, что здесь происходит; известны ли здесь уже спб. события, и если известны, то как они здесь отразились, поэтому решили действовать с величайшей осмотрительностью и поехали не прямо в Ставку главнокомандующего Северным фронтом генерала Черемисова, а на частную квартиру, к его генерал — квартимейстеру Барановскому, бывшему начальнику моего военного кабинета. Тут я узнал, что все сведения из СПб самые мрачные, что в самом Пскове уже действует большевистский Военно — революционный комитет; что в руках у этого комитета подписанная прапорщиком Крыленко [163] и матросом Дыбенко телеграмма о моем аресте в случае появления в Пскове. Сверх всего этого я узнал и еще худшее, а именно: что сам Черемисов делает всяческие авансы Революционному комитету и что он не примет никаких мер к посылке войск в Петербург, так как считает подобную экспедицию бесцельной и вредной.
163
Крыленко Николай Васильевич (1885–1938) — прапорщик, в 1917–1918 гг. нарком по военным и морским делам, Верховный главнокомандующий. С 1918 г. в Верховном революционном трибунале. Репрессирован
Вскоре, по моему вызову, явился сам главнокомандующий. Произошло весьма тяжелое объяснение. Генерал не скрывал, что в его намерения вовсе не входит в чем-нибудь связывать свое будущее с судьбой «обреченного» правительства. Кроме того, он пытался доказать, что в его распоряжении нет никаких войск, которые он бы мог выслать с фронта, и заявил, что не может ручаться за мою личную безопасность в Пскове. Тут же Черемисов сообщил, что он уже отменил свой приказ, ранее данный в соответствии с моим требованием из СПб о посылке войск, в том числе и 3–го конного корпуса.
— Вы видели генерала Краснова [164] , он разделяет ваше мнение? — спросил я его.
— Генерал Краснов с минуты на минуту приедет ко мне из Острова.
— В таком случае, генерал, немедленно направьте его ко мне.
— Слушаюсь.
Генерал ушел, сказав, что идет прямо на заседание Военно — революционного комитета; там окончательно выяснит настроение местных войск и вернется ко мне доложить. Отвратительное впечатление осталось у меня от свидания с этим умным, способным, очень честолюбивым, но совершенно забывшим о своем долге человеком. Значительно позже я узнал, что по выходе от меня генерал не только пошел в заседание Военно — революционного комитета. Он пытался еще по прямому проводу уговорить командующего Западным фронтом генерала Балуева не оказывать помощи правительству…
164
Краснов Петр Николаевич (1869–1947) — генерал-лейтенант (1917), историк, прозаик, публицист. В октябре 1917 г. участвовал в неудачном походе на Петроград. В 1918 г. — начале 1919 г. атаман Войска Донского и командующий белоказачьей армией. В 1920—1930-е годы один из лидеров антисоветских организаций в эмиграции. Автор более трех десятков книг. В 1944 г. возглавил созданное немцами Главное казачье управление 7 мая 1945 г. сдался в плен англичанам и передан ими советской военной администрации. Повешен в Москве.
Отсутствие Черемисова тянулось бесконечно долго. А между тем каждая минута была дорога, ибо всякое опоздание могло вызвать в СПб событие непоправимое. Было одиннадцатый час ночи. Разве мы в Пскове могли знать тогда, что в это самое время Зимний дворец, где заседало Временное правительство, выдерживал бомбардировку и последние атаки большевиков. Только в первом часу ночи явился наконец генерал Черемисов, чтобы заявить, что никакой помощи он правительству оказать не может. А если, продолжал генерал, я остаюсь при убеждении необходимости сопротивления, то мне нужно немедленно ехать в Могилев, так как здесь, в Пскове, мой арест неизбежен. Говоря о Могилеве, генерал Черемисов, однако, не доложил мне, что начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Духонин [165] дважды добивался непосредственного разговора со мной и что дважды он ему в этом отказал, не спрашивая меня.
165
Духонин Николай Николаевич (1876–1917) — генераллейте-нант (1917). В 1-ю мировую войну командир полка, генерал-квартирмей-стер, начальник штаба Юго-Западного и Западного фронтов. С сентября 1917 г. начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, с 3 ноября Верховный главнокомандующий. Убит солдатами и матросами
— А Краснов? — спросил я.
— Он был и уже уехал назад в Остров.
— Но позвольте, генерал, я же просил вас прислать Краснова ко мне.
Насколько помню, на это восклицание ответа не последовало. Во всяком случае, я его не помню. Да и не все ли мне равно, что ответил генерал. Его преступное уклонение от исполнения своего долга было очевидно, и я торопился от него отделаться. У меня не было никаких колебаний. Я должен вернуться в СПб, хотя бы с одним полком. Обсудив вместе с генералом Барановским [166] и моими молодыми спутниками создавшееся положение, я решил немедленно ехать в штаб — квартиру 3–го конного казачьего корпуса в Остров, а если там ничего не выйдет, продолжать путь в Ставку в Могилев. В ожидании автомобиля я прилег отдохнуть. В ночной тишине, казалось, слышен был стремительный бег секунд, и сознание, что каждый потерянный миг толкал все в пропасть, было прямо невыносимо. Никогда еще так не ненавидел я этот бессмысленный бег времени все вперед, все вперед… Вдруг звонок у парадной двери. Краснов со своим начальником штаба. Желает сейчас же меня видеть. В зале меня дожидались оба офицера. Оказывается, получив от генерала Черемисова моим именем приказ, отменявший начатое движение на СПб, генерал Краснов в подлинности этого приказа усомнился и вместо отъезда в Остров стал тут же ночью разыскивать меня. «А я, генерал, только что должен был уехать к вам в Остров, рассчитывая на ваш корпус и предполагая, несмотря ни на какие препятствия, идти на СПб».
166
Барановский Владимир Львович (1882–1936) — генерал-майор. В 1917 г. полковник, начальник кабинета военного министра, затем — министра-председателя Временного правительства Керенского (его родственник и доверенное лицо)
Было решено, что мы сейчас вместе выезжаем в Остров, с тем чтобы в то же утро с наличными силами двинуться к столице. Здесь, чтобы легче понять все последующие роковые события, нужно на минуту остановиться и вспомнить прошлое 3–го конного корпуса, с которым судьбе угодно было связать последнюю попытку Временного правительства спасти государство от большевистского разгрома. 3–й конный корпус был тот самый знаменитый корпус, который во главе с Дикой дивизией под командой генерала Крымова был брошен генералом Корниловым 25 августа против Временного правительства. После «неудачи» деморализованные части этого корпуса были разбросаны по всему Северному фронту. Вот почему вместо «корпуса» я нашел в Острове лишь несколько полков. С другой стороны, самое участие в Корниловском походе сильно понизило дух корпуса, разрушило в значительной степени воинскую дисциплину и поселило глубокое недоверие к офицерству в строевом казачестве. Офицеры же, в свою очередь, никак не могли примириться с крахом корниловского начинания и ненавидели всех его противников, в особенности, конечно, меня… Сам генерал Краснов держал себя в сношении со мной с большой, но корректной сдержанностью. Он был, вообще, все время очень, как говорится, себе на уме. Однако у меня сразу создалось впечатление, что он лично готов все сделать для подавления большевистского мятежа.
Поздней ночью мы выехали в Остров. На рассвете были там. Данный по корпусу приказ об отмене похода, в свою очередь, был отменен. Поход на Петербург — объявлен. Мы не знали тогда, что правительство, на помощь которому мы спешили, уже во власти большевиков, а сами министры сидят в Петропавловской крепости. Но мы воочию наблюдали, с какой стремительной быстротой петербургские события отзывались на фронте, разрушая дисциплину и едва налаженный после Корнилова порядок. Не успели мы въехать в Остров, как стали уже кругом поговаривать о том, что местный гарнизон решил прибегнуть к силе, дабы не выпустить казаков из города. Действительно, присутствуя утром по просьбе генерала Краснова на собрании гарнизонных и казачьих делегатов, я сам мог убедиться, что каждый лишний час промедления в городе делал самое выступление корпуса из Острова все более гадательным. Постепенно вокруг самого здания штаба 3–го корпуса скапливалась, все разрастаясь, солдатская толпа, возбужденная 1 и частью вооруженная.
Наконец около десяти часов утра с вокзала сообщили, что воинские поезда готовы к погрузке. Наши автомобили пошли к станции, конвоируемые казаками, напутствуемые ревом и угрозами разнузданной солдатчины. На вокзале новые серьезнейшие затруднения. Псков под разными предлогами, чтобы парализовать наше начинание, не давал пути нашим поездам. Только мое личное присутствие среди войск в конце концов помогло устранить препятствие. С большим опозданием поезда, груженные эшелонами 3–го конного корпуса, двинулись в путь. Вся «боевая мощь» корпуса сводилась к 500–600 казакам и к нескольким пушкам. С этими «силами» мы решились, однако, во что бы то ни стало пробить себе дорогу к СПб, не ожидая никаких подкреплений и нигде не останавливаясь. Теперь я думаю, что это была ошибка непоправимая. Если бы в то утро, 26 октября, я уже знал о захвате 1 большевиками Временного правительства, я, наверное, не остановился бы на этом слишком рискованном плане. Основной его 1 недостаток заключался в том, что, пробивая себе с казаками путь 1 через все препятствия, мы оставляли за собой все опасные пункты в руках враждебных правительству сил и теряли всякую связь с тылом, откуда нужно было подтягивать подкрепления. Только к вечеру этого дня в поезде под Лугой мы получили первое известие о захвате Зимнего дворца. Специальный курьер привез мне эту новость от генерала Барановского, который, в свою очередь, получил сообщение по прямому проводу с телеграфной станции Зимнего дворца от одного из офицеров военного кабинета. Казалось бы, известие о катастрофе пришло из безукоризненного источника… Но, как это в жизни часто встречается, самое достоверное показалось невероятным, а сам гонец из Пскова — подозрительным.