Потерянные в прямом эфире
Шрифт:
— Не могу! — кричала я, еле сдерживая рвущуюся наружу истерику.
— Конечно, как беременеть, так они все пожалуйста, а как поднапрячься…
В итоге это и помогло мне собраться. Арсений родился исключительно на моём чувстве раздражения и голом упрямстве. Правда, сил радоваться его рождению у меня уже не было.
Когда мне на грудь положили маленькое горячее тельце, я наконец-то разревелась. Но не от счастья, а от пугающего понимания, что это теперь навсегда.
***
Я его боялась.
Смотрела красными
Его принесли сразу, как только меня перевели из послеродовой в отдельную палату, оплаченную Ключевским. Самого Игоря к нам пока не пускали, поэтому приходилось рассчитывать только на себя и медсестру, которая поначалу суетился возле меня, объясняя, что и как. Я заворожённо кивала и не сводила глаз с новорождённого. Тело ныло от боли и напряжения, но всё это меркло перед опасением всё испортить. Поначалу я даже не решалась взять его на руки, словно одно неловкое движение — и обязательно случилось бы непоправимое.
Первая попытка приложить его к груди под строгим надзором медсестры так и закончилась ничем, молоко не пришло.
— Бывает, — оптимистично улыбнулась женщина. — Время ещё есть, а пока будем кормить его смесью.
Я согласно качнула головой, невольно записывая неудачу в список того, что пошло не так. Пунктов там было предостаточно.
Впрочем, всё это ушло на второй план, когда мы остались вдвоём.
Ребёнок спал, а я… никак не могла осмыслить случившееся.
Я родила.
И пусть у меня было восемь месяцев на то, чтобы подготовиться к этому событию, всё равно оказалась не готова. Преждевременные роды припечатали меня гранитной плитой.
Пережитый страх потерять его неожиданно перевесил всё.
Ценность человеческой жизни я понимала и до этого, особенно после бабушкиной смерти, но ещё никогда чья-либо судьба не была в моих руках.
Каждое движение, звук, вздох ребёнка заставляли сердце замирать. Арсений спал, я судорожно вслушивалась в его дыхание и думала, что схожу с ума. Это тоже давило. Разве так себя должна чувствовать новоявленная мать? А как же радуга и скачущие единороги?
Время тянулось как резиновое. С определённой периодичностью заглядывала медсестра, заставляя меня снова и снова пробовать прикладывать ребёнка к груди. Но результат всегда был един: измучив мой «пустой» сосок и себя, ребёнок заходился в требовательном крике, после чего мне уже выдавали шприц со смесью. Оставалось только удивляться, откуда в создании, которому был десяток часов от роду, находились силы на то, чтобы издавать такие настойчивые звуки.
— Нужно поспать, — велела мне врач во время обхода на следующий день. Я послушно кивала головой и продолжала бдеть над Арсением. Иногда он просыпался и требовал к себе внимания, из-за чего каждый раз хотелось выть. Молоко так и не пришло. Меня уже грозились
***
Проснуться никак не получалось. Сначала была чёрная мгла, манившая своим покоем и забытьём. И всё было бы хорошо, если бы не навязчивая мысль, дрейфующая где-то на задворках сознания, которую мне никак не удавалась поймать за хвост. Поймать и рассмотреть, будто я забыла о чём-то очень важном. А потом через туман сна до меня долетел звук, очень смахивающий на мяуканье. Удивление. Испуг… и меня буквально выкинуло из сна в эту реальность.
Резко распахнув глаза, я подскочила на кровати. Низ живота тут же обдало тупой болью, напоминая о случившемся. Ребёнок!
Крутанув голову в бок, я… выдохнула с облегчением.
Игорь, одетый в белый халат, стоял возле детской кроватки и держал ребёнка. Тот казался ещё меньше обычного в больших мужских руках. Но больше всего мне запомнилось выражение лица Ключевского: спокойное, сосредоточенное и до невозможного полное любви, что сквозила в каждой его чёрточке — мягкой улыбке, светлых глазах с лёгким прищуром, ямочках на щеках. Он смотрел на сына так, как никто и никогда не смотрел на меня. Даже у бабушки во взгляде сквозило всё чаще беспокойство за меня, чем такое вот всепоглощающее и всепринимающее обожание.
Он смотрел на него ТАК, что я невольно ощутила себя лишней в палате, как если бы подглядывала за чем-то очень интимным.
Опять потянуло рыдать. Это ведь глупо — ревновать… к собственному ребёнку?
Невольно шмыгнула носом, и только сейчас Игорь перевёл взгляд на меня.
— Привет, — хрипловато шепнул он, растягивая губы в тёплой улыбке.
Я кивнула головой, но так и не смогла выдавить из себя не звука, лишь посильнее обхватила себя за плечи. Ключевский задумчиво и очень внимательно посмотрел на меня, мне даже стало неловко. Несмотря на счастливое сияние в его глазах, выглядел он уставшим.
Игорь положил ребёнка в кроватку, на прощание проведя пальцем по детскому лобику, и, чуть задержавшись возле сына, словно нехотя отойдя от него, присел на край моей кровати.
Чуть сдвинулась в сторону, давая ему больше места, а на самом деле попросту боясь соприкоснуться с ним. Будто рождение Арсения обнулило всё, что было.
— Ты как? — всё так же негромко поинтересовался Игорь Валерьевич.
Я безмолвно пожала плечами.
Как-то.
— Врач говорит, что ты почти не спишь.
— Врут, как видишь, — попыталась отшутиться я.
— И не ешь, — не клюнул он. — Продуктов привёз тебе, — кивок в сторону маленького холодильника.
— Спасибо.
Он промолчал, продолжая рассматривать меня. На мгновение представила, как выгляжу со стороны, и, чертыхнувшись, натянула себе на голову одеяло.
— Не смотри, я страшная…
— Дурочка, — усмехнулся он, неожиданно притянув меня к себе. Его подбородок лёг на моё плечо, а губы коснулись одеяла как раз в том месте, где находился мой висок. — Ты чудесна.