Потерявшая сердце
Шрифт:
— Погодите! — Его голос странным образом изменился, мужчина заговорил хрипло, надсадно. — Нельзя же так оставить это дело! Что вы намерены предпринять? Надо каким-то образом спасать мальчика!
— Попробую объясниться с князем…
— Это пустая затея! Если он не поверил в свое время жене, вряд ли поверит вам сейчас.
— Тогда уйду куда глаза глядят, вместе с мальчиком. Хоть в монастырь, коли примут.
На этот раз хозяин не пытался ее останавливать, и Евлампия беспрепятственно ушла. Мысль о монастыре явилась ей в голову, как и всегда в безвыходных ситуациях. До сих пор ее жизнь складывалась так, что ей тем или иным способом удавалось
Глава седьмая
Новые клиенты прекрасной табачницы. — Какие существа водятся на самом дне общества
Лишь на третий день по приезде Евгению удалось уговорить гостеприимного хозяина поехать к Протасовой. Каждый раз, когда он напоминал о своем деле, находились причины повременить или князь Павел тянул время безо всяких причин — по свойственной ему лени и рассеянности. «Я, дружище, никуда не тороплюсь и везде успеваю! — шутливо говорил он, видя, как нервничает гость. — Вы, москвичи, какие-то дерганые, ей-богу! Это попросту грубо, уж ты прости меня за это слово. Вот вчера, к примеру, мы с тобой были приглашены на раут к баронессе Г., нельзя было не поехать. Сегодня нас ждет старый князь В., он помолвил племянницу с сыном австрийского посланника, будет небольшое домашнее торжество, все свои… Невозможно не явиться, старик обидится, мы с ним какая-то родня, не могу сказать какая. Разве завтра навестить Протасову? Право, завтра и поедем, даю тебе слово!»
До Гороховой было рукой подать, но князь Павел непременно захотел прокатить Евгения в своем новом экипаже, запряженном четверкой вороных коней. На дверцах кареты красовался герб Головиных: дубовый лист, перечеркнутый двумя кривыми саблями.
— И потом, братец, пешком к Протасовой лучше не ходить, старуха обидится, — объяснил князь Павел. — Она, знаешь, полна этих старомодных придворных чудачеств. Два шага сделать — и то подавай шестерку цугом.
— Так ведь она слепа, не увидит, — вспомнил Шувалов.
— Слуги тотчас доложат, — усмехнулся Головин и в сердцах воскликнул: — Ох уж мне эти дряхлые вельможи матушки Екатерины! Понять не могут, что в наш практический век вся эта тяжеловесная раззолоченная мишура попросту нелепа! Когда мои старики наезжают из деревни к нам в гости, наша жизнь с Ольгой превращается в сущий ад. Отчего за обедом подаются четыре перемены блюд, а не восемь? Разве мы какие-нибудь мелкие чиновники с Петербургской стороны? Зачем платье на Ольге с костяными пуговицами, как на гувернантке? Разве нельзя было надеть с бриллиантовыми? Это в будни-то, Эжен, подумай! А если даем прием, так пересудам и конца нет! Все у нас плохо, мизерно, никуда не годно, и обходится всего в тысячу рублей, будто у нищих! А попробуй жить на широкую ногу, когда все вздорожало!
— Это у вас-то вздорожало? — улыбнулся молодой граф. — В Москве нынче самые убогие комнаты в бельэтаже сдаются за полторы тысячи рублей ассигнациями! Да и то не сыщешь, жилья не хватает…
— Уму непостижимо! — ахнул Головин. — Куда смотрит генерал-губернатор? Вот бы он со спекулянтами так расправлялся, как разделался с несчастным Верещагиным! Ужасная история, дружище, ты не находишь? Средневековое зверство, одним махом отбросившее
Евгений кстати вспомнил, как его малолетний слуга Вилимка, свидетель казни купеческого сына, выводил каракули на листе бумаги, давая показания Бенкендорфу против генерал-губернатора. Сегодня с утра мальчишка рвался на поиски графини Елены, но граф побоялся отпустить его в незнакомый город. Теперь Вилимка красовался на запятках экипажа в новой ливрее, подаренной ему князем Павлом. Ливрея была великовата, но на загляденье нарядна, сплошь расшита золотом, «как мундир у камергера!» — по меткому замечанию самого мальчика. Он с интересом разглядывал длинные прямые улицы, высокие каменные дома, выстроенные сплошной стеной, горбатые мостики, перекинутые через каналы, а также прохожих, одетых, на его взгляд, куда хуже и беднее, чем московская публика.
— Не знаком ли ты с Бенкендорфом? — поинтересовался Евгений, когда экипаж остановился у дома Протасовой.
— Да он же нынче в Риге, губернатором…
— Это отец, а я спрашиваю о сыне.
— Не имел чести, — пожал плечами Головин и вдруг припомнил: — Зато сестру его, Доротею, прекрасно знаю. Несколько раз обедал у нее в Лондоне. Весьма умная и просвещенная женщина. Она даже обещала познакомить меня с лордом Байроном, но я, к сожалению, вынужден был покинуть Англию…
Стоило князю Павлу заговорить об английской поэзии и поэтах, его уже невозможно было остановить. Он принимался цитировать стихи, нимало не заботясь о том, знает ли его собеседник язык Мильтона и Чосера. Пока Головин изощрялся в декламации, Евгений корил себя, что в свое время не расспросил Бенкендорфа о юной графине Мещерской. Возможно, тот сейчас в Петербурге и помогает Елене добиться аудиенции у матери-императрицы.
Протасова приняла их в малой гостиной, восседая в кресле. Старуха делала вид, что прекрасно видит обоих гостей, сама же смотрела поверх их голов. Поначалу она завела бесконечный разговор с князем Павлом о заграничных докторах, о новых лекарствах, о том, как трудно сейчас, когда в Европе бушует война, выехать на воды. Потом, исчерпав запас своего привычного пустословия, отставная фрейлина переключилась на Евгения.
— Вы из Москвы, так, должно быть, знакомы с моим зятем? — между прочим спросила она.
— Мы не на короткой ноге, — туманно ответил Шувалов.
Князь Павел предупредил его, если речь зайдет о Ростопчине, ни в коем случае не рассказывать историю о том, как губернатор заказал ему перевод либретто. «Мы с тобой в некотором роде поэты, дружище, но для старухи знакомство с тобой на этом будет окончено. Анна Степановна жестоко оскорбится тем, что принимает у себя профессионального литератора, пусть и знатного рода!»
— Слыхала я, что Москва возненавидела моего зятя за учиненный пожар, — скрипела старая дама. — Будто бы не принимают его, делают всяческие неприятности семье. Так это?
Тема была скользкой. Ни князь, ни граф не знали, как Протасова относится к зятю, а та ничего не собиралась прояснять и сделала многозначительную паузу.
— А разве вы не получали на днях письма от вашего зятя? — ответил вопросом на вопрос находчивый Головин.
— Письма? — встрепенулась старуха. — Какого письма?
— Он писал вам относительно одной юной особы, прибывшей из Москвы в Петербург, дабы получить аудиенцию у Ее Величества императрицы Марии Федоровны, — пояснил князь Павел.