Потомок седьмой тысячи
Шрифт:
Хороший сон снился. Только сон разве взаправду? Открыл Артемка глаза — все стоит на своем месте, никто никуда не собирается. Вот разве Марфушина кровать, точно в праздник, устлана цветным лоскутным покрывалом, и сама она домывает пол на своей половине каморки. Наверно, налила воды на сторону Прокопия, вот он и стал ругаться, разбудил Артемку. Тетки Александры не было — на базар ушла спозаранок, за картошкой — вчера все говорила об этом.
Артемка спрыгнул с сундука, стал натягивать миткалевую рубашонку и штаны с веревочками вместо пройм.
— На вот новую. — Марфуша устало разогнула спину, откинула
— К папе пойдем, — догадался мальчик.
Марфуша кивнула.
— И на заработку не уйдешь?
— Не уйду.
— И на доработку?
— И на доработку, — улыбнулась она, щелкнула легонько по вздернутому Артемкину носу, спросила: — Обрадовался, бесенок?
Еще бы не радоваться! Артемка счастливо вздохнул. Как будто свету прибавилось в каморке, даже ворчание Прокопия стало добрее. Мальчик прошел на цыпочках по сырому скользкому полу к столу, поковырял ложкой загусшую вчерашнюю кашу. Есть со сна не очень хотелось.
— Погуляй, пока я прибираюсь, — сказала Марфуша.
Артемка выскочил на улицу. Утро было свежее, звонкое. Дрались воробьи на тополях перед корпусом. Со Всполья неслись гудки паровозов, лязг буферов, а совсем рядом возле Починок мычали коровы — там гуляло стадо. Артемка хотел бежать к пастуху — не даст ли поиграть в рожок, — но увидел возле конюшни дядьку Антипа. Давно хотелось прокатиться на запятках извозчичьей пролетки — Егорка Дерин с Васькой Работновым каждый день ходят на Широкую, караулят, когда кучер зазевается. Артемку откидывают — мал. А тут и без них случай выпал… Побежал… Антип уже выворачивал на мостовую — прицепился и вот на тебе: вся спина аж горит. Ладно еще Марфуша не видела, а то и от нее влетело бы. Строжится Марфуша, вроде мамани стала: этого не делай, туда не ходи. А Артемке, если разобраться, можно ее и не слушаться: не тетка Александра — сама еще девчонка, хоть и с косой, как у взрослых девушек.
Фабричные девушки каждый год после пасхи ходят за Починки, к Сороковскому ручью, заплетать на березах косы. В этом году Марфуша увязалась за ними. Все разбились парами, у каждой пары венок из березовых ветвей, целуются они через этот венок и говорят: «Не браниться, не ругаться». А после вынимают по вареному яичку, разбивают через венок и едят. Марфуша стояла одна — подружки ей не досталось. Подошла она тогда к елке, приложилась губами к шершавой коре, а потом яично стукнула. Ест и ревет, дуреха… Артемка все подглядел.
А потом пошла березку искать, чтобы на ней заплести косу. Примета такая есть: через какое-то время прибежит девушка к березе — если коса расплетена, значит, скоро замуж выйдет… Артемка на другой день расплел косу на Марфушиной березке — пусть радуется, когда прибежит смотреть…
Когда мальчик открыл дверь каморки, Марфуша уже собиралась, завязывала в узелок отцову чистую рубаху. За занавеской перед окном маячила нескладная тень Прокопия Соловьева. Наверно, не знал, куда себя приложить. Ехал бы в деревню — там у него дом и «семеро по лавкам», как он сам говорит. Раз приезжала его жена, и Прокопий весь день потихоньку свистел. Артемка тоже стал свистеть. Сел на пол к самой занавеске и ну вторить Прокопию. Тот удивился, постукал пальцем через занавеску по лбу мальчика и велел
В тот день в каморке стоял такой пар, что не продохнуть: жена Прокопия стирала белье. Выходя из каморки на половину Оладейниковых, она каждый раз спрашивавала:
— Чай, надоела я вам, тетка Александра? — И старалась шагать по одной половице.
Артемка тогда спросил ее.
— А зачем вы их посадили по лавкам?
— Кого, касатик? — не поняла она.
— А этих, семерых? — Артемка так и представлял: посадил их Прокопий на лавки, и они боятся спрыгнуть на пол, не то прибьет. Потому и казался ему высокий, нескладный сосед злым мучителем…
Марфуша приготовила узелок, потом стала переплетать косу, заглядывая в тусклое квадратное зеркало на стене. И торопиться не думает:
— Скоро ты? — захныкал Артемка.
— Господи, как ему не терпится, — невнятно сказала она, потому что губами держала шпильки. — Спешит, а еще и не умытый. Беги к умывальнику.
— Выдумала… Я и так. — Мальчик упрямо смотрел на нее, дожидаясь, когда она закончит крутить волосы.
— Тогда никуда не пойдешь…
Пришлось идти умываться, потом расчесывать волосы гребешком.
Наконец собрались.
— А его выпустят? Не как в прошлый раз?
— Обязательно должны, — успокоила Марфуша.
4
— Эк, заморила парнишку. Сказано тебе русским языком: когда выпустят — придет. Толку-то, что ты ждешь! Не велено тут стоять, уходи.
Так говорил рябой длинноносый солдат-фанагориец, стоявший на самом припеке у ворот тюрьмы. В застегнутом наглухо мундире он изнывал от жары, резал плечо ремень тяжелой винтовки. Солдат возмущался: «Такая упрямица!» Вот уже битый час торчит перед глазами, прислушиваясь к каждому шороху на тюремном дворе, мешает думать о своем. А когда солдату и думать, если не на посту.
— Иди, иди! Не ровен час, наткнешься на начальство. Мне за тебя попадет.
Марфуша отошла чуть-чуть и опять остановилась. Смотрит смело: «Хоть штыком коли — ждать буду».
— Его еще на той неделе должны освободить…
— До чего непонятливая! Должны, а не выпустили, — снова принялся втолковывать он. — Значит, так надо.
Отходил на несколько шагов и опять возвращался. Украдкой оглядывал ладную фигуру в ярком сарафане, слепили глаза белые полные руки с ямочками у локтей, светлые волосы заплетены в тяжелую косу. Нравилась она ему, иначе не посмотрел бы ни на что — прогнал, не положено. Пусть идет к калитке, где принимают передачи для заключенных.
В сквере через дорогу прямо на пыльной траве, свернувшись калачиком, спал Артемка. Умаялся! Хорошо инженеру с сестрицей — Антип с ветерком их до дому доставил. А Марфуша с Артемкой всю Большую Федоровскую ногами пылили. Версты три без малого. Возле постоялого двора Градусова пересекли московский большак и еще по берегу версту с лишком. Как не умаяться. Артемка все ждал: вот откроются тюремные ворота и появится папаня. Не пропустить бы… Лежа в тени под деревом, все глаза проглядел да так и уснул.