Потомок седьмой тысячи
Шрифт:
Давно отгремела посудой тетка Александра, кряхтя оделся Прокопий, Марфуша, прибрав волосы за платок, собралась — ушли все, а Федор и Артемка сладко похрапывали.
Никогда так хорошо не спалось обоим. С закрытыми глазами протянет Артемка руку, упрется в теплое родное тело — тут папаня, на постели, — прижмется теснее, вздохнет. Вздрогнет Федор, встревоженно осмотрится, и сразу так легко станет на душе: нет, это наяву, он дома.
Наверно, от счастья проснулся Артемка не как всегда— раньше. До
Решил: скоро зима, потому перво-наперво попрошу шар, как у Егорки Дерина — ровненько выточенный из березового чурбашка, чтоб пустил и точно попал. Пусть будет крашенный по белому полю голубыми полосками. Таким шаром всех переиграю… Потом ножик складной с костяной ручкой пусть купит — их в лабазе и на Широкой в балаганах продают. Без ножа, как без рук: удочку и то нечем вырезать. А потом… потом надо ботинки справить. Артемке и ни к чему бы, да тетка Александра советует: дожди холодные вот-вот польют, дома сидеть все равно не станешь — надо ботинки.
Желаний много. И все теперь сбудутся, раз папаня рядом. Артемка потолкал отца — не просыпается, похрапывает легонько. Так он и в контору опоздает.
По коридору кто-то топал тяжелыми сапогами. Топот приближался, становился громче и вдруг затих у самой-самой каморки. Кто бы это? Артемка, чуть отдернув занавеску, уставился на дверь. Ойкнул, когда шагнул через порог, тяжело отдуваясь, усатый дядька в мундире со сверкающими пуговицами, с шашкой, пристегнутой к ремню. Тот самый дядька, что уводил папаню в тюрьму. Артемка встретился с ним взглядом — сердитые глаза, неласковые. Юркнул со страху под одеяло.
— Ты что? — сонливо спросил отец. — Аль почудилось?
— Городовой.
— Не бог весть какое страшилище — городовой. Так и то во сне. Чего испугался, глупыш.
Отец потянулся за табаком, лежавшим на столе в баночке из-под чаю, и только тут заметил нежданного гостя. Спросил, не удивляясь:
— Это ты, Бабкин?
Полицейский обтирал большим клетчатым платком лицо и шею, приглядывал, куда бы-сесть.
— Должно быть, я, — подтвердил он.
— Чего тебе понадобилось спозаранку мальчишку пугать?
— Поди застань вас в другое время. — Бабкин подошел к столу, тоже стал скручивать цигарку. Вместе прикурили. — Велено предупредить, что ты выселяешься из казенной квартиры. Вот распишись.
На стол лег лист бумаги. Федор оделся, стал читать.
— Что-то непонятно, Бабкин, — упавшим голосом сказал он. — Я с сегодняшнего дня иду работать. Могли бы не торопиться…
— Приказано конторой. Мальчишку тоже… само собой, забирай.
— Я тут живу, как себя помню. Подумали в конторе, куда я с ним денусь?
Бабкин промолчал. По его скучному лицу было видно, что шуметь бесполезно: не от себя, по службе. Сколько хочешь говори, что
— Скажешь, не застал, мол. Имей совесть. Осень на носу. Куда я с ним.
Бабкин долго думал, пыхтел цигаркой. Потом решился, сложил листок, убрал.
— Приду вечером.
— Зачем ты эту шкуру носишь? — Федор указал на мундир. — Не идет она тебе.
— Если бы знал, что в твоей шкуре легче…
— От меня хоть не шарахаются. По-доброму глянешь— и ответят тем же. А тебя, как пугало, стороной норовят обойти. Совесть тебя не заедает?
— Много ты понимаешь. — Бабкин усмехнулся, шевельнув усами. — Совесть! Совестью не проживешь. Ближе к начальству — вот и совесть. Какая-никакая моя шкура, а я все над тобой. Вечером будь. Разрешат жить, бутылку поставишь.
— Со сна я, Бабкин, добрый, ладно, считай за мной. Все у тебя?
— По субботам станешь приходить в полицейскую часть на отметку.
— Это еще зачем? — изумился Федор.
— Так как ты теперь поднадзорный — порядок такой. Уезжать куда соберешься— испрашивай позволения.
Полицейский ушел, и только тогда Артемка осмелился слезть с кровати. Отец показался ему странным: остановится середь каморки и будто вспоминает, что надо делать. Это усатый дядька его обидел. Ладно хоть с собой не увел. Артемка и этому рад. Взобрался на табуретку к столу, пододвинул блюдо с кашей, заботливо оставленное теткой Александрой.
— Ешь, папаня. Потом ножичек с костяной ручкой пойдем покупать. Еще успеем.
Федор потрепал его по волосам.
— Хозяйственным, парень, растешь. Только ножичек купим опосля. Поешь — и давай к Егорке Дерину. Погуляешь до моего прихода.
2
У входа в фабрику сторож признал Федора, тронул козырек фуражки.
— С прибытием!
— Спасибо! — От неожиданности Федор даже замешкался. Подумал: «Совсем одичал в Коровниках, отвык от ласкового слова». Спросил, кивая на вход: — Пропустишь ли?
— Отчего же! — удивился старик. — Не лиходей какой, свой, фабричный. Шагай на здоровье.
— Ну, спасибо тебе, — еще раз повторил Федор.
Поднимаясь по узкой крутой лестнице, благодушно посвистывал. В конце концов все устроится. Не такая уж обуза — раз в неделю сходить в полицейскую часть. Выезжать он никуда не собирается, кроме разве на воскресенье к Сороковскому ручью, где обычно проводят праздничные дни мастеровые. На такую отлучку разрешения испрашивать не придется.
В лестничном пролете второго этажа увидел Василия Дерина. Застыл на мгновение, не веря глазам, потом бросился, обнялись. Хлопали друг дружку по спине: