Повелители волшебства
Шрифт:
Дэвид поймал взгляд графа, и Маркман в тот же миг перестал улыбаться. Дешевле всего было бы теперь же перебить этих наемников… но в тасуемой колоде был джокер, в предыдущей партии определивший судьбу Черного Герцога… И Маркман вдруг подумал, что он очень уязвим… окно рядом, ров вокруг дворца тоже недалеко.
— Заплатите, — негромко произнес Дэвид.
Маркман кивнул, отводя взгляд.
— Вы получите свои деньги… но не тысячу.
Отряд, расслабившийся было после первых слов, снова напрягся.
— Тысяча была обещана, когда вас было одиннадцать. Значит, по девяносто монет каждому. Сейчас вас — шестеро…
— Тысяча была обещана всему отряду! — воскликнула Талеминка.
— …сейчас вас — шестеро, — повторил Маркман. —
Было ясно, что дальше давить бесполезно. Истолковывая условия таким образом, Маркман явно нарушал все представления о справедливости, но чувствовалось, что это максимальная уступка, на которую он может пойти. Заключая договор, ни Маркман, ни Стевольт не задумывались всерьез над тем, каково им будет, когда придется платить по счетам. Никто тогда еще толком не верил в то, что «Последнему союзу» удастся выполнить возложенную на них миссию. К слову сказать, скряжничал Маркман (давно уже считавший королевскую казну своей собственной) из-за денег не просто так, а потому что сумма действительно была очень большой. На триста золотых в Гоимгозаре можно было купить баронство вместе с небольшим замком. И еще остались бы деньги на взятки, на подарки соседям и на создание своей собственной «благородной» родословной.
— Пусть так, — тяжело сказал Родерик, понимая, что произнеси он «Нет» — и драка все-таки начнется, и неизвестно еще, чем она кончится. — Пусть так…
Они сидели в трактире и мрачно пили… но не пиво, как обычно, а самое дорогое вино, каковое только можно было достать, по выражению Фили, «в этом городе вонючих тупоголовых долговязых баранов».
— Будет нажираться-то, — сказал Родерик, отставляя кубок. — Вечером еще с ними пить… чтоб они подавились…
— Может, не пойдем? — безнадежным голосом предложил Янган.
— Ага, не пойдем… А они тоже че-нть забудут. К примеру, оставшиеся четыре с половиной сотни выплатить.
Из дворца они ушли только с двумя мешочками и кошельком Маркмана. Остальные деньги им обещали отдать позже. Нет, мол, в данный момент в королевской казне такой суммы.
— Я же говорил — надо было на герцоговские две тыщи соглашаться… — протянул, было, Фили, но на этот раз терпение «Последнего союза» лопнуло. Все принялись орать на Филлера, объяснять, куда он может засунуть свои «предупреждения», предлагать ему надежные способы избавиться от дурного языка — например, вместе с головой… Фили орал не меньше, потихоньку наливаясь бешенством, уже тянул руки к топору…
— Хватит! — рявкнул Дэвид. Его никто не услышал. Тогда он хлопнул в ладоши, с помощью кольца «отключив» звук в радиусе трех метров. Члены «Последнего союза» еще несколько секунд беззвучно разевали рты, бешено вращали глазами и яростно тыкали друг в друга пальцами. Каждый, видимо, предполагал, что это только у него заложило уши, и продолжал еще некоторое время «орать» на остальных. Но, сообразив, наконец, что происходит что-то не то, они все перестали размахивать руками и посмотрели на Дэвида. Тот снова «включил» звук.
— Хватит, — в наступившей тишине повторил колдун. — Не хватало еще, чтобы мы из-за этих денег друг с другом перессорились…
…На обещанном пиру власть имущие, словно осознав свою оплошность, пытались всеми силами сгладить то негативное впечатление, которое на «Последний союз» произвел утренний спор из-за денег. Вернее, на самих наемников им было глубоко наплевать. Ни Маркман, ни прочие придворные не обращали на них почти никакого внимания. Но с Дэвида чуть ли не пылинки сдували, обихаживали, как только можно. Богато одетые, степенные бароны и рыцари уважительно заводили с ним разговор, знатные дамы кокетливо строили глазки, Маркман два или три раза (в разных вариациях) провозглашал тост в его честь. Дэвид быстро захмелел, чужие лица начали смазываться, накладываться одно на другое… Он помнил, как от большого количества выпитого испытывал неудержимые рвотные позывы. Помнил (но уже более смутно), как ему помогли добраться до его же собственной комнаты… чьи-то пахнущие медом губы… грудь, которую он терзал… сосок, торчащий перед его губами… белое тело в полутьме… острые ногти, впивавшиеся в его плечи и спину… Потом тьма.
…Он с трудом открыл глаза. Было позднее утро. Дэвид лежал посреди огромной постели, под парчовым балдахином… При воспоминании о вчерашнем его затошнило. «Первый и последний раз, — подумал Дэвид. — Первый и последний раз. Отныне — только безалкогольное… Счастье еще, что вчера они мне нож в печень сунуть не догадались… Впрочем, я смотрю, этот Маркман вообще не слишком быстро соображает».
— …Пойми, Дэвид, дело не в деньгах, — убежденно говорил Маркман. Это был третий вечер, проведенный во дворце. Как всегда, пирушка заканчивалась далеко за полночь. — Пойми, золота нам не жалко. — Он говорил негромко, но с абсолютной уверенностью в своих словах. — Мы отдадим тебе оставшиеся деньги… именно тебе. Ну посмотри на них! — Он едва заметно кивнул в сторону сидевших на другом конце стола гномов. — Это же недолюди… Они тянут тебя вниз… Если бы не ты, они бы ничего не смогли сделать… Конечно, они вертятся вокруг тебя. Без тебя они никто. — Дыхание Маркмана обожгло землянину ухо. — Будь с нами… ты этого достоин… я сразу это увидел. Я сделаю тебя своим человеком… бароном… скоро… когда женюсь на Биацке… даже графом или герцогом… Да мы с тобой такие дела воротить станем!..
Но пока Дэвиду хотелось воротить не дела, а собственный нос. Изо рта Маркмана пахло чесноком… а от того, что он говорил — несло, как от помойки.
Он вспомнил то, что видел сегодня днем во дворе. Какого-то человека затравили собаками. Когда он спросил, кто это, ему рассказали, что это очередной бунтовщик, выловленный в городе людьми графа Маркмана. Тогда Дэвид отправился в город и, в конце концов, оказался на базарной площади. Тела, вывешенные на всеобщее обозрение, еще не успели разложиться. Как ему рассказал какой-то прохожий, эти тела меняются едва ли не каждые два дня.
Янган, Талеминка, Фили и Алабирк почти не появлялись во дворце. Дэвида же, напротив, каждый день настойчиво звали к обеду и ужину. Родерика никто не звал. Он приходил сам и обычно молча сидел на своем месте, попивал винцо, отщипывал кусочек того, кусочек этого и поглядывал по сторонам.
На очередной ночной пирушке появилась танцовщица. Рабыня-южанка, купленная кем-то из придворных по случаю. Удивительная смуглая кожа, черные глаза… Она исполняла завораживающий сладострастный танец, постепенно освобождаясь от одежды. Уставшие за день музыканты наигрывали какую-то тягучую томную мелодию… Придворные кидали в музыкантов кости, что-то орали… Почти все смотрели на танцовщицу, рты щерились в усмешках… Огни факелов отражались в глазах и в темных винах, разлитых по кубкам… Когда танцовщица вовсе осталась без одежды, Дэвид заметил на ее спине следы от застарелых шрамов. Веселье и гвалт между тем достигли апогея. Маркман взял со стола бутылку и, положив ее на пол, толчком ноги отправил к рабыне.
— На… Давай, засунь ее себе… — Хохоча, он жестами показал, куда именно ее надо засунуть.
Дэвид отвернулся. На противоположном конце стола король Стевольт, не отрывая глаз от рабыни, жадно грыз сочную баранью ногу. По подбородку Короля-Обжоры стекал жир.
«Все, хватит…», — подумал Дэвид. Его снова затошнило — но на этот раз не от вина, сегодня он почти ничего не пил. Он резко встал и вышел из обеденного зала Он не видел, как король посмотрел ему в спину своими водянистыми глазками, не видел, как перестал смеяться, глядя ему вслед, граф Маркман… Он ничего не видел.