Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
Звучало совершенно безумно, и Ольга виновато пожала плечами, точно извиняясь за это чужое безумие.
– Он говорил и говорил… и я поняла тогда, что он не похвастать пришел, ну, деньгами и заказом этим, а просто выговориться. Правда, слушала я тогда вполуха. Бредом все казалось… а он про демонов, про лица, про нее…
– Женщину?
Ольга кивнула.
– Заказчица. То есть он сначала говорил, что заказчик, а потом обмолвился, что, мол, она хочет, чтобы «Демона» связали… и что она особенная. Мне тогда еще охрененно обидно стало. Мы столько лет прожили вместе,
– Что он еще о ней говорил?
Ольга задумалась и думала долго, но потом покачала головой:
– Ничего. Второй раз мы в городе свиделись… случайно… тогда в газете про его выставку написали. Явно реклама… я поздравила. А он так дернулся, помрачнел, сказал, что это все – брат его… но я так поняла, на этот раз Мишаня не стал возражать. Правда, выглядел он хреново… я спросила, чего так, а он… он сказал, что демон выжрал его душу. Вот как.
Глава 6
Портрет старушки Кнорре за вязанием
Художественная галерея «Олимп» располагалась в центре города, занимая первый этаж старого жилого дома. Здесь Стас уже бывал и в самый первый свой визит поразился белому, какому-то слишком уж ослепляющему свету, и хирургической белизне стен, среди которой выставленные экспонаты терялись, и запаху.
Пахло в галерее лимонами. И пахло сильно, назойливо.
Правда, сейчас сквозь лимонные ароматы отчетливо пробиралась характерная хлорная вонь.
А еще здесь было пусто. Стас стоял, оглядывался, пытаясь сообразить, куда ему идти, ожидая, что появится хоть кто-то, но никто не спешил навстречу раннему гостю.
– Есть кто? – крикнул Стас.
Белые стены давили. От белого света начинала болеть голова.
– Эй…
Собственный голос тут показался чужим, испуганным, а вот страху за Стасом точно не водилось. Он огляделся, подмечая, что с прошлого раза здесь убрались. Исчезли не только изрезанные картины, но и брызги краски с пола и со стен. Жаль, быть может, Мишку тоже угнетала эта невыносимая белизна?
– Прошу прощения, но мы закрыты…
В белой стене открылась белая же дверь, выпуская человека в белом костюме. Стас замотал головой, пытаясь избавиться от раздражения.
– О, извините… я решил, что кто-то из посетителей… был уверен, что запер дверь. – Человек в белом костюме нервно хохотнул. – Вы побеседовать? Прошу в кабинет… только дверь закрою. Оленька взяла отпуск. У нее нервы… она нашла вашего брата… сами понимаете, такое потрясение для молодой девушки.
Странно, но Оленьку Стас совершенно не помнил. То есть помнил красное платьице, которое выделялось на фоне общей белизны. И серьги крупные, дутые… и цепочки, которые Оленька имела обыкновение теребить. А вот лица – совершенно не помнил.
Меж тем хозяин «Олимпа» запер дверь и дважды за ручку подергал, убеждаясь, что больше незваных гостей не будет.
– Прошу вас… позвольте лично выразить свои соболезнования… такая утрата… ваш брат был исключительно
К счастью, белизна осталась за порогом. Кабинет Леонида был настолько обыкновенен, что это успокаивало. Небольшая комнатушка, куда едва-едва втиснулись стол, шкаф и пара стульев.
– Присаживайтесь… я, безусловно, рад вашему визиту. Сам уже собирался звонить…
Леонид имел неприятную привычку потирать руки, будто на них налипла невидимая грязь, и грязь эта раздражала, заставляла шевелиться полные пальцы, дергаться, касаться то ладоней, то запястий, потирая, поскребывая.
– Я всецело осознаю, что время не самое подходящее, вы только что похоронили брата, но мы с вами – деловые люди… мы понимаем цену деньгам.
Деньги Леонид любил.
И себя тоже.
– Я взял на себя смелость… остатки картин упаковали. Если хотите, я порекомендую вам хорошего реставратора. И берет недорого, но… боюсь, в большинстве случаев восстановление невозможно.
– Я хочу, чтобы выставка состоялась.
– Что?
Лицо у Леонида было крупным, костлявым каким-то, с выдающимся носом, с надбровными дугами, из-за которых глаза его гляделись крохотными, запавшими. Острый скошенный подбородок переходил в шею, длинную, по-индюшачьи тонкую, перехваченную узлом галстука.
– Выставка, – повторил Стас, глядя в темные Леонидовы глаза. – Она должна состояться.
– И что вы, простите, собираетесь выставлять?
– Уцелела картина.
– Выставка одной картины? – Леонид насмешливо поднял бровь. – Это несколько… претенциозно… конечно, будь картина особенной… скажем, Джокондой, никто бы и слова не сказал. Но одна… уж простите… картина провинциального художника, никому толком не известного? Заранее провальное мероприятие.
– Мне плевать.
– Но мне не плевать! – Леонид поднялся. – На кону репутация моей галереи!
– У нас контракт…
Упоминание о контракте заставило Леонида погрустнеть, поскольку значилась там помимо суммы гонорара и немалая неустойка, которая грозила галерее если не разорением, то всяко крупными неприятностями.
– Послушайте, – Леонид вновь присел на обшарпанный стул, сцепил руки в замок, подался вперед, будто желал переползти через разделявший их со Стасом стол. – Вы же разумный человек. Вы сами осознаете, что затея эта… глупа. Вам хочется почтить память брата… естественное желание. Понятное. Но… думаете, если вы организуете выставку, то Мишу запомнят как молодого талантливого художника? Будут говорить о жизни, которая так рано и трагически оборвалась?
Нежелание Леонида выставлять картину было непонятно. Какая ему разница? В самую первую встречу Стас понял, что этому человеку не искусство интересно, но выгода, которую это искусство может принести.
– Нет, – он поднял костлявый палец. – Говорить станут не о жизни. Говорить станут о смерти его. Обсуждать ее во всех уродливых подробностях. И напишут не о таланте Михаила, но о пагубном его пристрастии. А я… уж простите, я не хочу, чтобы за моей галереей водилась слава, где выставиться может каждый, лишь бы заплатил.