Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
Перенесенный стресс сказался.
Она, Людмила, вовсе не такая железная, какой хочет казаться. Или не хочет? Просто кажется… про железную себя она от Милочки услышала, которая все про всех знает.
– Ключи где? – Стас не дождался ответа, сунул руки в карманы пуховика и связку вытащил.
В прихожей содрал с Людмилы куртку и кофту промокшую, снять хотел и майку, но в последний момент передумал. Наклонился, расшнуровал ботинки.
– Ты в душ. А я кофе сделаю. Или тебе чаю?
Людмиле все равно.
Странно
Искаженное восприятие времени – тоже симптом, но Людмила напрочь забыла, чего именно.
– Может, врача вызвать? – предложил Стас.
Людмила покачала головой.
– Я сама врач…
Горячий кофе и минута тишины – вот все, что ей нужно.
Людочка выглядела жалко.
Поначалу Стас и не узнал ее, принял за бродяжку, только было в облике этой бродяжки что-то смутно знакомое.
Розовый пуховик.
Со стразами.
Грязный розовый пуховик со стразами. Изрезанный так, что пух и перо вылезли. Вымокший, почти превратившийся в тряпку. Мокрые волосы. Мокрые брюки. С нее текло, и вовсе не из-за дождя.
Людочка не плакала.
Ей очень хотелось разрыдаться, Стас видел, но она кусала губы, хмурилась и держалась. Хорошо. Женские слезы заставляли его чувствовать себя беспомощным, а Стас этого не любил.
С немалым трудом он дождался, когда Людочка выйдет из ванной.
Снова мокрая.
Волосы отжала, и те торчали тонкими прядками, но как ни странно, Людочке это даже шло. Бледное лицо ее сделалось еще бледнее обычного, скулы заострились, глаза запали.
Синие? Или серые? Стаса неожиданно заинтересовал этот, совершенно не имеющий отношения к делу, вопрос, он даже вперед подался, чтобы разглядеть получше.
– Со мной все нормально. Уже нормально, – спокойно ответила Людочка.
И халат она не носит.
Еще одна странность, потому как почти все Стасовы женщины испытывали просто-таки необъяснимую страсть ко всякого рода халатам и халатикам, неважно, сшиты они были из байки или шелка. А Людочка платье натянула.
Синее.
С незабудками на груди, которая вдруг обрисовалась слишком уж четко.
– Что? – Она дернула узким плечом и поежилась. – Ты кофе обещал. И вообще…
Она потрогала щеку.
– Зеркало подай. Оно на подоконнике.
Зеркало обнаружилось, овальное, на ручке. Стас таких давненько не видывал. Людочка рассматривала себя долго, пристально и затем вынесла вердикт:
– Не порезал.
И зеркало перевернула.
А Стасу захотелось взять эту невозможную женщину за шкирку и хорошенько встряхнуть. Что с ней произошло? Явно, что ничего хорошего… она же вздохнула.
– Это все было несколько… неожиданно. Но… я постараюсь сначала.
Рассказывала она, глядя не на Стаса, а в окно, хотя ничего там, за затянутой серой рябью дождя, интересного не было. Людочкины окна выходили на задний двор, на мусорные баки, стоянку и пару размытых дождем газонов.
Она говорила сухо, с показным спокойствием. И слова подбирала очень тщательно, будто боялась ненароком задеть чувства Стаса. Он слушал.
Тоже со спокойствием.
Показным.
И спокойствие это давалось нелегко. Стоило представить, что какой-то урод подкараулил ее… и прижал к стене… угрожал… резал этот чертов пуховик, который и самого Стаса бесил неимоверно, но это ведь еще не повод!
– Стас, – Людочкин спокойный голос донесся словно издалека. – Вилку ты зачем согнул?
– Что?
Она молча отобрала вилку, которую Стас и вправду едва ли не узлом завязал, и наставительно произнесла:
– Гнев – не лучшая из эмоций.
Это было… несвоевременно.
И дико.
– Стас, – Людочка повертела вилку и вернула. – Во всем этом есть один безусловный плюс.
– Какой?
Какой, к чертовой матери, плюс может быть в том, что на эту невозможную женщину напали? Она разве не понимает, что чудом жива осталась? А если бы тот, неизвестный, решил время на угрозы не тратить? Если бы просто ножом полоснул и бросил там…
– Мы на правильном пути.
Людмила встала.
Платье было длинным, ниже колен, но все-таки не в пол. А ноги у нее неплохие… и это тоже неправильная мысль, потому что о Людочкиных ногах, как и прочих частях тела, к Стасу отношения не имеющих, он подумает позже.
– Сам подумай. Если последовала такая однозначная, а главное, резкая реакция, – голос ее все-таки дрогнул, – следовательно, кто-то очень и очень не хочет, чтобы мы копались в обстоятельствах Мишиной смерти.
Она кофе не пила, держала чашку в ладонях, и все равно смотрела в окно.
– А это не мог быть кто-то… не знаю, из твоих пациентов?
Людочка задумалась, впрочем, ненадолго.
– Нет. Мои, как ты выразился, пациенты, конечно, не самые приятные люди, но… я со многими давно работаю, да и… слишком сложно для них. В подворотне караулить… следить… он ведь следил… шел за мной. Если бы я не торопилась так, я бы заметила слежку. Но я домой хотела попасть.
– Почему не позвонила?
– Да как-то…
Неудобно было. Конечно. Беспокоить постороннего человека, пусть даже и занимаешься проблемами этого самого постороннего человека.