Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
– Почему? – удивился он. – Я только-только во вкус вошел… и вон тот пиджачок…
– Кардиган, – сквозь зубы уточнила девица, которая уже и не пыталась делать вид, что рада появлению покупателей.
Странно.
Или нет?
Людмила поймала свое отражение в зеркале. Старая тетка… в джинсах, в ярко-оранжевом свитере, в кожанке стильной, которая сидит так, будто ее специально для Людмилы шили, но все одно – старая неухоженная тетка с самодельным маникюром и отвратною стрижкой. С лицом уставшим. С морщинами ранними. Таким теткам положено сидеть дома перед теликом, а не в модном бутике
– Считай это моральной компенсацией за перенесенные страдания… – Стас рассчитался, – девушка, где здесь обувной приличный?
– Понятия не имею, – злость все-таки выплеснулась.
– Не обращай внимания, – Стас сгреб пакеты. – Знаешь, а мне нравится, когда ты не в своей тарелке… ты становишься на женщину похожей.
– А так я на кого похожа?
– На врача. Нарколога. Кстати, обувь тебе хорошая нужна. Когда-то я первым делом купил себе туфли итальянские… помню, почти все деньги, которые оставались, на них грохнул… довольный был…
– Стас…
– Что?
– Я тут подумала… Настасья считала себя несправедливо обделенной.
– Чем?
– Судьбой. Жизнью. Не знаю, чем, но… я не уверена, конечно, но… она мне напомнила…
– Ту дуру?
– Почему дуру?
– Потому что, – Стас толкнул прозрачную дверь очередного бутика, – будь она умнее, вела бы себя иначе. А так полагает, будто все ей обязаны… но извини, ты о другом собиралась…
– Собиралась. Понимаешь… она мне не показалась особенно умной.
– Девица?
– Настасья. Она… смотри, она даже не удосужилась проверить, ушли мы или нет… и фотографии эти хранила прямо в квартире. Прятала, но их могли найти. Возникли бы вопросы… встречу назначила… скорее всего место назвали ей.
– Садись, – Стас усадил в низкое кресло. – Тебе какие туфли нравятся? Или мне по своему вкусу выбрать?
– Мне не нужны туфли.
– По своему, значит. Ты продолжай, продолжай, я слушаю внимательно…
– Если бы она выбирала место встречи сама, то назначила где-нибудь поблизости. Район старый. Множество и дворов, и кафешек недорогих… и дорогих в том числе, если платила бы не она… а Настасья выбралась к остановке. То есть логично, что она собиралась ехать, но не на автобусе… ждала явно машину. И разве умный человек станет садиться в машину того, кого шантажирует?
Стас принес несколько пар туфель. Бесспорно, обувь была красивой, но…
– Это слишком дорого.
– Не слишком, – отмахнулся он небрежно. – Но в твоих рассуждениях есть здравый смысл. Настасья – исполнитель… или если учесть, что на иглу парень подсел давно, то она ввязалась в это дело сама. Скажем так, она – удачное обстоятельство, которое использовали… быть может, имела место сделка?
Туфли были хороши.
Мягкая кожа темно-винного цвета. Колодка удобная. Каблук вовсе не ощущается… и все-таки Людмила покачала головой: нет, хватит с нее подарков.
– Не нравятся?
– Нет.
– Лжешь, – Стас туфли отставил. – Теперь эти примерь… как они
– Ботильоны. Стас…
– Слушай старших, Людочка, и будет тебе счастье.
Он произнес это нарочито серьезно, едва ли не пафосно. И Людмила фыркнула. Тоже, нашелся старший, всего-то на два года. Когда-то эти два года казались ей едва ли не вечностью…
– Я о другом. Смотри, если Настасья была замарана в этом деле, то она не могла бы шантажировать. Шантаж имеет смысл в том случае, когда шантажист грозит вытащить чей-то секрет наружу. А у Настасьи свои секреты имелись, весьма неприглядного свойства. И ей было бы не выгодно их вытаскивать…
– Ее вину, если она имелась, доказать сложно.
– Доказательства и не нужны, – возразила Людмила, со вздохом снимая ботильоны. Пожалуй, за такую обувь если не умереть, то лишить себя полугодовой зарплаты не жаль. – Смотри. Она рассчитывает на наследство, но…
– Егор Станиславович не выглядел больным…
– Но он в возрасте…
– Возраст – еще не повод… девушка, ботильоны мы тоже берем… а сапоги у вас есть? Какие? Несите… да, и зимние тоже…
– Стас! Я… уйду!
– Тебе нельзя уходить, – вполне серьезно ответил он. – На тебя уже напали однажды… так что, Людочка, не капризничай, меряй сапоги…
– Не называй меня так.
– Как?
– Людочкой.
Людочкой Людмилу называла мать, когда была ею недовольна. А поскольку у Людмилы никогда не получалось соответствовать маминым ожиданиям, то недовольна она была почти постоянно. И имя это, пусть произнесенное не скрипучим маминым голосом, но мягким баритоном, заставляло вздрагивать, подбираться, вспоминая, где она допустила ошибку.
Нигде.
– А как тогда?
– Людмилой. Или Милой.
– Мила… Мила тебе не идет, а Людмила – слишком длинно… Люда?
– Пускай будет.
– Итак, Люда… смотри, если принять прежние наши предположения за основу, что неправильно в корне, но мы все равно примем, то можно сделать новые предположения. Изначально Настасья рассчитывала на наследство и потихоньку избавлялась от конкурента. Заметь, годами… может, парень и сам начал, а она помогла не останавливаться, как бы там ни было, но дело затянулось. Егор жил. И родители его не спешили покинуть этот мир. Это наверняка раздражало…
Сапоги черные.
Сапоги коричневые на толстой овчине. Теплые, не чета Людочкиным. И красивые. Но… она не может позволить Стасу… или может? Внутренний голос шептал, что гордость Людмилина не интересна никому, кроме нее самой, что в гордости этой нет ни малейшего смысла… и вообще, Стас сегодня здесь, а завтра уедет. Так пусть хоть сапоги останутся… глядишь, с новыми сапогами и жизнь будет казаться ярче.
– И вот тут случается непредвиденное… парень всерьез увлекается живописью. Более того, у него талант. И талант этот держит, точнее, удерживает…
– Мы теоретизируем.
– А что еще нам остается? – непритворно удивился Стас. – Только теоретизировать… итак, план под угрозой. И более того, Настасья начинает понимать, что наследства она может вообще не дождаться. И тут появляется некто с интересным предложением…
– Почему она просто не поступила так, как прежде?
– Не дала дозу?