Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
Гостиная… тоже пусто… в спальной комнате – неразобранная кровать. И дыма больше, но не так много, чтобы кричать о пожаре.
Горела мастерская.
Вернее, горел альбом, тот самый, с набросками, которые Людмила хотела посмотреть. И картины дымились…
– Твою мать, – от души сказала Людмила, выливая воду на остатки альбома. Пламя, стекшее было с бумаги на стол, погасло.
А запах дыма остался.
Вот только сквозь него ощущался тонкий аромат туалетной воды… определенно не мужской.
– Твою
Стас приехал быстро.
– Дура, – сказал он с порога.
– Сам дурак.
– Ты… – он покраснел, похоже, дураком его давненько не обзывали.
– Не кипятись, – Людмила после недавнего приключения была настроена миролюбиво. Наверное, сказался запоздалый страх.
В голове вертелось всякое… а если бы Людмила спустилась чуть раньше?
Если бы застала ту женщину, которая…
…Или если бы та женщина застала Людмилу?
– В следующий раз поедешь со мной, – Стас потянул носом и скривился. – И замки я сменю.
Против совместной поездки Людмила не возражала. А вот по поводу замков…
– Я, конечно, мало что понимаю, но мне кажется, их не вскрывали… у нее были ключи.
Стас дернул себя за короткие волосы и согласился.
– Были.
А потом спросил:
– Обедом накормишь? А я тебе расскажу…
Людмила готовить не то чтобы не любила, скорее относилась к процессу равнодушно, как к неизбежной части ее, Людмилы, существования. Иногда случалось настроение на что-либо этакое, и тогда Людмила искала рецепты в Сети, кое-что готовила, как правило, не слишком удачно. И на том вдохновение уходило, рецепты отправлялись в корзину, а Людмила возвращалась к старому, еще мамой установленному меню.
Но сегодня было иначе.
Кухня для двоих тесноватая, но все-таки… Стас устроился между окном и холодильником. С горбушкою хлеба в одной руке и бутылкой кефира в другой. И ел так вкусно… а еще рассказывал, неторопливо, спокойно.
И Людмила слушала.
Готовила на автомате… и слушала.
Думала.
– Погоди, – она прибавила газ под кастрюлей. – Если так, получается, что есть некая женщина… которую никто, кроме этой Женьки, не видел… но эта женщина ищет молодых и перспективных художников. Делает им заказ на картину.
– Определенную картину, – поправил Стас и облизал губы.
От кефира над верхней губой остались белые усы, и Стас выглядел забавно.
Мама бы точно разозлилась. Сказала бы, что хорошо воспитанные люди не пьют из бутылок, а дают себе труд перелить напиток в кружку.
Но из бутылки было вкусней. Людмила знала точно.
– Определенную картину, – она отвернулась. – При этом она влюбляет парней в себя, а когда заказ готов, убивает… знаешь, по-моему, это звучит совершенно безумно.
– По-моему, тоже, – согласился Стас. – И я одного не могу
– Что?
– Вся эта театральщина… картина… и смерть, которая вроде бы как не то чтоб естественной выглядит, но точно не убийством…
– Есть еще кое-что.
Людмила присела на табурет.
– Если все так, то… откуда взялся парень, который напал на меня? То есть если она ненормальная, если действительно их убивает, то… в безумие одного человека я верю, а вот двое…
– А ты уверена?
– В том, что это был мужчина?
Людмила закрыла глаза, вызывая воспоминание, которое она еще недавно готова была забыть.
– Да, – сказала она. – Мужчина. Не в фигуре дело. Не в голосе… во всем сразу…
– Тогда вариантов несколько. Первый. Он ее родственник и не хочет, чтобы эти проделки выползли наружу.
– То есть знает об убийствах и позволяет… развлекаться дальше?
– Именно, – Стас кивнул. – Второй вариант – поклонник. Возлюбленный. Который и убивает. Которому надоело, что дама его сердца крутит романы… или не крутит, но не обращает на него самого внимания…
– И тогда получается, что она не виновна.
– Может быть, – согласился Стас. – А может, и нет… найдем ее, тогда и узнаем.
И это решение было логичным.
Утро началось с пробуждения раннего, чего со Стасом давненько не случалось.
Он открыл глаза, понимая, что вряд ли на часах больше шести. За серым окном – стекла не мыли давненько, и заросли они мелкой чешуею грязи – занималось серое же утро. Стас смотрел на окно, на подоконник пыльный, на бледную полосу света, которая ширилась.
Разрасталась.
Почему-то вспомнились другие рассветы.
Часы на стене, старые, с громким ходом. Секундная стрелка судорожно вздрагивала, прежде чем переползти с отметки на отметку. А минутная была медлительна, не говоря уже о часовой. Корпус часов облупился, а вот стекло, закрывающее циферблат, блестело, как и все в доме.
Стас часы ненавидел.
И пробуждения ранние, когда что-то непонятное, чему не было названия, выдергивало его из счастливых снов. Стас их не помнил, но точно знал – сны его счастливые, а вот пробуждения не очень.
Отец уже возился на кухне.
Стас слышал его шаги, скрип пола, будто дом не находил в себе сил выдержать тяжесть сухопарого этого человека. Слышал кашель и хлопанье дверец. Запах сигарет. И подгоревшей каши. Свист чайника. Слышал, как сопит Мишка, вот уж кто ненавидел ранние подъемы. Он долго стонал, вздыхал и ныл, порой пытался притвориться больным, но отец полагал, что все болезни – исключительно от безделья. И Мишку из постели вытряхивал.
Зарядка. Приседания. Отжимания, до тех пор, пока руки не начинают дрожать от усталости.