Повеса с ледяным сердцем

Кэй Маргерит

Рейф качнулся, Генриетта вскочила, но тут же пошатнулась под тяжестью рухнувшего ей на руки тела.

— Я не мог остановить ее, да и не пытался, — сказал Рейф. — Я довел ее до этого. Я не любил ее. Я не пытался сделать ее счастливой. Я не желал ее. Я не желал нашего ребенка. Я убил ее. Я убил их обоих.

— Рейф… О боже. Я не могу поверить… я не знала, что ты прошел через такие муки. Должно быть, ты и сейчас страдаешь. Как ужасно. Ужасно. Я даже представить не могу, как это ужасно.

Сцена, которую Рейф описал, снова и снова возникала в воображении Генриетты, пока она пыталась разобраться в чудовищности совершенно неожиданного признания Рейфа. Ужас. Она была совершенно

потрясена.

— Я просто не могу поверить… боже, через какие страдания ты прошел.

— Я заслужил эти страдания.

— По крайней мере, страдания Джулии закончились, — прошептала Генриетта скорее себе, чем Рейфу. Она пыталась разобраться в том, что он рассказал ей. — Джулия кажется мне такой несчастной. Наверное, беременность немного расстроила ее ум. Видно, она не понимала, что делает. Бедняжка. Несчастный малыш. Ах, Рейф, если бы только судьба оказалась к тебе благосклонной, ты полюбил бы этого ребенка. Я знаю, ты полюбил бы его. Не сомневаюсь в этом после того, что увидела сегодня.

Рейф схватил Генриетту за плечи, через силу посмотрел ей в глаза, не боясь того, что его глаза слишком блестели.

— Генриетта, ты не понимаешь. Все, что бы я ни делал, никакие спасенные матери, никакие малыши не загладят мою вину перед потерянным ребенком. Я думал, что смогу. Потому и создал этот роддом. Я думал, что это поможет мне, но напрасно.

Рейф оттолкнул ее. Генриетта упала на стул и схватилась за ленты шляпки. У нее заболела голова. Она не знала, что сказать. Лицо Рейфа побелело — признание явно лишило его всяких чувств. Генриетта покачала головой, будто это могло стряхнуть туман смущения, окутавший ее разум. Ей надо было разобраться в том, что она услышала. Причем ради них обоих.

— Но ты ведь загладил свою вину, — медленно произнесла она. — Ты не перестаешь заглаживать свою вину. Роддом Святого Николая — огромная заслуга. Без него, а я в этом уверена, эти дети вообще не появились бы на свет. Рейф, ты разрываешь себя на части, — сказала она почти шепотом и сглотнула. У нее пересохло в горле. Она откашлялась. — Это — чувство вины. Случилось ужасное. Страшное. Я просто слов не нахожу. Но ты виноват не один, как думаешь. Джулия и ребенок погибли, и, что бы ты ни делал, это не вернет их. Возможно, ты вообще ничего не мог сделать, чтобы избавить их от страданий. Я не знаю, никто не знает этого, но нет смысла мучить себя. Ты даешь прошлому поедать себя.

Рейф издал горестный вздох.

— Генриетта, я ничего больше не заслуживаю. О себе не думаю и не позволю себе уничтожить и тебя.

Новый резкий поворот в его логике сбил Генриетту с толку.

— Меня?

— Я сделал бы тебя несчастной, отказавшись от счастья и любви, когда убил свою жену и ребенка. — Его голос надломился. — Я не могу предложить тебе все это, даже если бы хотел. А на другое ты не согласишься… да и с какой стати тебе соглашаться? Разве теперь не понятно?

Генриетта прошла мимо Рейфа к окну и прижалась лбом к стеклу. Ее тело горело, хотя она чувствовала холод. Ужас, скрывавшийся в темных уголках ее разума, потихоньку начал выползать на первый план. Ей отчаянно хотелось помочь ему, но она не могла уступить ему свою душу, а если она сейчас сдастся, сейчас же не уйдет, так и будет.

— Твой отказ от счастья и является твоим истинным искуплением вины, верно? — Казалось, ее голос утратил всякие эмоции. Генриетта уже чувствовала, что проиграла, слишком устала, чтобы продолжить разговор, хотя и знала, что должна продолжить его, обязана продолжать, иначе погибнет. — Ты это хочешь сказать?

Рейф кивнул.

— Да. Да, понимаю. — И сколько бы ей ни хотелось ничего не замечать, она должна

сделать неизбежный, неотвратимый вывод. Генриетта говорила медленно, точно подбирая слова, как судья, выносивший смертный приговор. — Я всем сердцем желаю облегчить боль, которую ты, наверное, испытываешь каждый день. Я не могу представить, что значит испытывать ее. Мне хотелось, чтобы ты действительно понял, что не ты один несешь за это всю ответственность, есть время для раскаяния. — Она умолкла, переводя дух. — Неужели ты думаешь, что бесконечное самобичевание что-либо изменит? Разве ты не признал своих ошибок, не изменился? — Теперь в ее голосе звучала мольба.

— Как же мне вырваться из этого?

Им слишком сильно завладело чувство вины, он зашел так далеко, что ей не образумить его. Она могла протянуть спасательный круг, но если он не ухватится за него, а она отпустит, то тоже устремится в бездну.

— Я не знаю, как сделать это, — ответила Генриетта с безграничной печалью. — Извини. Я всем сердцем желаю дать совет, но не могу, и поэтому мне кажется, что мы оба должны быть приговорены к пожизненному несчастью.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я думала, ты все понял, — устало сказала она. — Я люблю тебя. — Слова, которые ей так хотелось произнести, прозвучали бесцветно и глухо. — Я никогда не смогу быть счастливой без тебя. Наказывая себя, ты наказываешь меня.

— Генриетта! Не говори так.

— Не беспокойся, больше не скажу. Я понимаю, что моя любовь для тебя ничего не значит, но она мне дорога. Я не позволю тебе уничтожить ее.

— Я не это имел в виду, хотел сказать… я хотел сказать… я просто…

— Прости. Я больше не в силах вынести это. Просто не могу. Мне хотелось бы помочь тебе, и чтобы ты сам помог себе, чтобы мы оба желали этого. О боже, Рейф, ты даже не понимаешь, как я этого хочу, а ты не можешь дать мне этого. Я же не могу жить так, как ты предлагаешь… разве не видишь, сколь безнадежно наше положение? — Ее голос осекся. Не осталось надежды. Она опустошена, но даже не чувствует боли. Ее руки и ноги окоченели под бременем слов Рейфа. Она почувствовала в груди свинцовую тяжесть, нахлобучила шляпку на голову. Горючие слезы жгли ей глаза. — Пожалуйста, отвези меня домой.

— Генриетта.

Она была похожа на человека, потерпевшего крушение всех надежд. Рейф ее такой никогда прежде не видел. Ему не хотелось, чтобы все закончилось таким образом. Это не походило на окончательный разрыв отношений, который он задумал. Он сам не знал, чего хотел. Но она уже открыла дверь и стала спускаться, еле держась за начищенные до блеска перила. Она уходила, и, похоже, Рейф уже не мог остановить ее. У него иссяк запас слов, хотя он чувствовал, что здесь что-то не так.

В экипаже оба молчали. На Беркли-сквер Генриетта вышла из фаэтона, не попрощавшись. У нее не хватило сил взглянуть на Рейфа. Она боялась не выдержать и разрыдаться. Ей так не хотелось терять самообладание. Она быстро направилась в свою спальню и с облегчением узнала, что тети Гвендолин нет дома. Та отправилась на ужин к Эмили Каупер, у которой собирались приверженцы Каннинга.

Генриетта сказала горничной, чтобы ее не тревожили до утра. Затем сбросила платье и забралась в постель в нижнем белье. Спрятав голову под подушкой, ждала слез, но их не было. Они жгли глаза и веки, но не текли. Генриетта ощущала ледяной холод и дрожала под горой одеял. Слова, мысли и чувства покинули ее, она прислушивалась к тиканью часов, к биению сердца, казалось, будто каждый стук возвещает еще одну маленькую, страшно мучительную смерть.

Глава 12