Повесть без названия
Шрифт:
Злата Евновна по-прежнему не отрываясь смотрела в темнеющее вагонное окно.
Едва Сулиашвили добрался, легонько постукивая в двери купе, в конец вагона, как из уборной показалась Леночка, — и снова смутилась, потупилась, закраснелась... да так и осталась слушать Зиновьева рядом с Сулиашвили. Поезд подходил к Франкфурту...
...На радио я как-то весьма быстро продвинулся: оказалось, что у меня "легкое перо", и на деньги спонсоров меня стали гонять в командировки за репортажами. Да и пера никакого не требовалось: мне просто давали с собой диктофон, дорогущий "Панасоник", который в поезде я клал к себе под подушку, чтобы не спёрли, а список вопросов
Вовсю катила перестройка, и служить корреспондентом оказалось совсем не так плохо: в кармане куртки у меня уютно болталось удостоверение «Пресса», открывающее кое-какие двери, к тому же и жалованье мне платили исправно и довольно щедро, видимо не совсем еще разобравшись в ценах. В общем, мне пришлось даже как-то подтянуться и начать работать "по-честному", что сперва с непривычки слегка меня напрягало — это при том что гоняться за материалом не приходилось, он сам собой шел в руки, либо же доставался в инстанциях и учреждениях с необычайной легкостью: за шоколадку, за букетик фиалок, за обещание дать в номер журнала фотопортрет... работать вообще-то было легко и весело.
...Мура тем временем бросила библиотеку. Какой-то итальянский был у нее еще со школы, а потом, как оказалось, она последовательно и напористо зубрила его самостоятельно, чему немало способствовала мода на Челентано, Ромину Пауэр и многих прочих.
Мы пару недель не виделись — и вдруг нос к носу столкнулись в метро.
— Ну?.. — спросил я, строго сдвигая брови. — «Ты помнишь наши встречи?»
— А я замуж выхожу...
Ее милые, целованные-перецелованные глаза лучились.
— Тю... — кратко отреагировал я. — И шо воно такэ будэ?.. Будешь теперь жинка... а вин тоби чоловик?..
— Перестань... — она слегка скривила губы. — Там всё нормально. Турин, свой дом, рекламная фирма. Он, правда, на восемнадцать лет старше... но и ты...
— Что «ты»?.. — изобразил я возмущение.
— Не злись... И я тебя никогда не забуду. — Лицо ее на мгновение опять сделалось родным и близким. — Не надейся...
— Bon arrivato... Per favore... Destra-sinistra... Чао, рагацца! Совет да любовь! — выпалил я и спорым ходом двинулся к эскалатору, тут же поклявшись себе не оборачиваться.
Секунда... две... три... А потом эскалатор втащил меня под арку, и оборачиваться теперь можно было сколько угодно, Мура осталась внизу, на платформе.
Конечно, мы еще пару раз до отъезда поболтали с ней по телефону, но через неделю Мура реально уселась в самолет и отбыла с концами в Турин...
...На канале мне в тот день дали задание — сделать материал о меннонитах. Получив билеты и командировочные, я с вечера побрился и в полтретьего ночи вызвал по телефону такси, а затем, найдя свое место в слабо освещенном ночниками вагоне, улегся, почти не раздеваясь, дождался отправления, неспешно перебрал в голове заготовки текста и вскоре провалился в сон...
Проснулся только к обеду. Помылся, чего-то поел, запил лимонадом. И отправился курить в тамбур.
Когда я вернулся, в купе уже возились новенькие, подсевшие на мелком полустанке. Я поздоровался.
— Тепловоз, — назидательно сообщал своим попутчикам невысокий вихрастый пятнадцатилетний паренек, — толкает перед собой воздушную подушку, а следом за ним образуется разрежение... Поэтому людям с бронхитом и астмой не следует брать билеты в первый вагон.
Я снова вышел в коридор.
Вернулся в купе не сразу — пусть осмотрятся, расставят узлы и достанут своих промасленных куриц... Когда я снова приоткрыл дверь, мужчина уже лежал на верхней полке и осторожно выражал опасение, что спуститься с такой высоты ему больше удастся. Женщина возразила, странно собирая слова в предложение:
— Когда ты залез, так я думаю, что ты уже и слезешь...
"Шпионы какие-то..." — мрачно подумал я...
...Евсей Аронович, с листками своего сообщения на отлете руки, пристроился у окошка возле ленинского купе и задумался. Могучий тевтонский молочный скот лениво пасся на свежей апрельской травке, напоминая Зиновьеву родной Кропивницкий, отцовскую ферму. Потом как-то само собой подумалось о Питере. "Я им устрою, дай срок..." — зло прошептал он, как бы отряхиваясь, поправил пенсне.
Гоша Сафаров не сводил глаз со своего кумира. Фон Бюринг, приготовившись слушать, удобно устроился на откидном сиденье, и даже ни слова не понимавший по-русски фон Планитц выступил на полшага из немецкого купе.
— Товарищи! — красуясь перед Златой, со звоном в голосе провозгласил Зиновьев и откашлялся.
Ручка сортира на немецкой половине внезапно задергалась, дверь уборной распахнулась... — и в коридоре появилось странное существо. Икры и бедра мадемуазель были туго, как в лосины, затянуты в голубые мужские штаны застиранного вида, верх тела от пояса также обтягивала странная эластическая сорочка под горло, без пуговиц или кнопок, девичьи прелести упрямо рвались из-под поддетого корсета наружу, на ногах сияли химическим цветом зеленые калоши с блестками и на толстой подошве, волосы были распущены и увенчаны сверху странными темными очками наподобие тех, что надевают в полет авиаторы
— Гром и молния! — заругался по-русски фон Бюринг. — Грозовая погода! Доннерветтер!
Наденька появилась в это время из ленинского купе и, прошептав что-то Инессе, бочком подошла к Зиновьеву.
Евсей Аронович любезно склонил ухо к спутнице вождя, снова откашлялся и странным голосом провозгласил:
— Господа! Кажется, у нас пропал Владимир Ильич...
Существо из уборной тем временем добралось до середины вагона.
— Надежда Константиновна... — внезапно как бы сама с собой, но всё же достаточно громко произнесла юная дама. — Молодая...
— Мы разве знакомы, барышня? — вскинулась на чужачку Наденька.
— Это провокация... — едва слышно прошептал, вставая, Гоша Сафаров. — Революция в опасности...
И он полез в карман за блокнотиком...
Когда в плане у Светы, который она получает непосредственно от нашего скрытного шефа — никто, кроме самой Светы его никогда не видел, — когда в этом плане возникают окна, мы обычно просто собираемся в студии на спонтанный корпоративчик с пивом и пиццей. Перед казенными выходными, если мы в эти дни не работаем, застолье иногда приобретает оттенок инфернальности, так что никто потом ничего не помнит, Катя и Люда порой танцуют на столах не вполне одетые... — вот такой именно сабантуй у нас и случился на праздник дураков, то есть на первое апреля. Катя, нагрузившись шампанским до икоты, что-то самоуглубленно выплясывала на нашем большом рабочем столе, на котором обычно верстается материал для журнала, как вдруг в полутемном помещении посыпались из ниоткуда какие-то искорки, как будто бы в форточку влетела шаровая молния, затем мигнул свет, а когда он снова зажегся, Кати на столе уже не было: виднелись только пыльные следы ее зеленых кроссовок с блестками, четко заметные в лужицах пролитых на стол напитков.