Повесть из Исэ (Исэ моногатари)
Шрифт:
Исследование Н. И. Конрадом процесса формирования японской литературы, отделившейся от стихии фольклора и с момента появления письменности превратившейся в самостоятельный вид художественного творчества, обладающего собственными законами, подтверждает, что процесс Этот в принципе мало чем отличался от становления литератур в других частях и странах мира. Так же как и в других регионах, японская литература длительное время сосуществует с народным творчеством, черпая из него образы и вдохновение, используя найденные фольклором и устоявшиеся в нем художественные формы. Так
"Заслуга Н. И. Конрада состоит в том,- пишет Б. Л. Сучков далее,- что он привел в систему ранее разрозненные факты, дал им объяснение, открыв тем самым новые перспективы для изучения литератур Запада и Востока в их типологических общностях, которые объясняются не взаимовлиянием (которое бывало далеко не частым), а спонтанной закономерностью самого исторического процесса, вызывающего к жизни родственные духовные образования" [Там же, с. 14].
Совершенно естественно пришел Н. И. Конрад к участию в огромной работе по созданию "Истории всемирной литературы". В статье о нем М. В. Храпченко пишет:
"Вероятно, не всем известно, что основные принципы "Истории всемирной литературы" - в том виде, в каком они представлены в этом многотомном труде,- разработаны Николаем Иосифовичем. По поручению Отделения литературы и языка он выступал на заседании Президиума Академии наук с обоснованием замысла, общего плана "Истории всемирной литературы". Это был прекрасный доклад, получивший полное одобрение Президиума. Позже доклад этот - в несколько измененной форме - вошел в книгу "Запад и Восток" под заголовком "О некоторых вопросах истории всемирной литературы" [Храпченко М. Б. Ученый и человек: (Штрихи к портрету).- в кн.: Проблемы истории и теории мировой литературы. М., 1974 с. 14].
О творческом подходе Н. И. Конрада к всемирной истории и о принципиальной позиции ученого в вопросах оценки роли культур Востока в мировом историческом процессе писал Е. М. Жуков в статье "Н. И. Конрад выдающийся историк-востоковед" [См.: Проблемы истории и теории мировой литературы, с.3-11].
*
В Японии выходят и будут выходить все новые издания "Исэ моногатари". Работа над уточнением текста книги продолжается, по-иному прочтены некоторые слова и фразы. Были найдены новые отрывки, входившие в разные списки "Исэ". Но это никак не отменяет научной и художественной ценности издания, осуществленного более полувека назад Н. И. Конрадом.
В 1919 г. горьковская редакция "Всемирной литературы", обещая представить в серии "богатейший и разнообразнейший материал" "великих цивилизаций" Востока, уверенно сказала советским читателям: "...к ним примкнула и Япония", хотя перевод Н. И Конрада, вероятно, еще и не находился в редакции, а "Исэ моногатари" будто дожидалась своего тысячелетия, чтобы предстать перед
ИСЭ МОНОГАТАРИ
ЯПОНСКАЯ
ЛИРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
НАЧАЛА X ВЕКА
I
1
В давние времена жил кавалер. Когда ему надели первый головной убор взрослого мужчины1,- он отправился на охоту-осмотр в селение Касуга у столичного города Нара, где у него были наследственные поместья.
В селеньи том проживали две девушки-сестры, необычайно прелестные и юные. Их подглядел тот кавалер сквозь щели ограды. Не ждал он этого никак, и так не подходило все это к старому селенью, что сердце его пришло в смятение. Кавалер оторвал полу охотничьей одежды, что была на нем, и, написав стихи, послал им.
Был одет тот кавалер в охотничью одежду из узорчатой ткани Синобу.
"С равнины Касуга
молодых фиалок на тебе
узоры, платье...
И не знаешь ты пределов
мятежным смутам, как и Синобу."2
Так сложил он и сейчас же им послал. Вероятно, интересно показалось все это им.
А смысл стихотворения был тот же, что и в песне:
"Узорчатая ткань, Синобу из Митиноку,
по чьей вине ты стала
мятежна так?.. Ведь я
тут не при чем..."
Вот как решительны и быстры были древние своих поступках.
II
2
В давние времена жил кавалер.
Столица из Нара была уже перенесена, а новая столица еще не была устроена, как нужно. И вот, как раз в это время, в западных кварталах города проживала дама. Дама эта превосходила всех других. Превосходила больше сердцем, чем наружностью своей3. Как будто был у ней друг не один.
И вот тот верный кавалер, возвратись со свидания к себе домой, подумал что ли что-то4, но только так сложил, время было начало марта, и дождь все время накрапывал уныло:
"Ни бодрствую, ни сплю,
и так проходит ночь...
настанет же рассвет
весенний долгий дождь
и думы о тебе" 5.
3
В давние времена жил кавалер. Даме, в которую был он влюблен, пук послав морской травы, сказал при этом:
"Если б любила меня ты,
легли б мы с тобой в шалаше,
повитом плющем.
И подстилкою нам
рукава наши были б..."6
4
В давние времена, на пятой улице восточной части города, во флигеле дворца, где проживала императрица-мать, жила одна дама. Ее навещал, не относясь сперва серьезно, кавалер, и вот, когда устремления его сердца стали уже глубокими, она в десятых числах января куда-то скрылась.
Хоть и узнал он, где она живет, но так как не доступным ему то место было, снова он в отчаянии предался горьким думам.
На следующий год - в том же январе, когда в цвету полном были сливы, минувший вспомнив год, ко флигелю тому пришел он: смотрит так, взглянет иначе - не похоже ничем на прошлый год. Слезы полились, поник на грубый пол дощатой галереи кавалер и пробыл там, доколе не склоняться стал месяц; в тоске любовной о минувшем он так сложил:
"Луна... Иль нет ее?
Весна... Иль это все не та же,