Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

Сикибу Мурасаки

— Все говорят о «горечи одиночества», которое будто бы неизбежно в горной глуши (449), — сказала она наконец. — Когда я жила в Удзи, у меня не являлось желания сравнивать… А теперь… Ах, как хотелось бы мне пожить где-нибудь вдали от суеты. К сожалению, и это неосуществимо. Иногда я завидую монахине Бэн. Я многое отдала бы за то, чтобы услышать, как на Двадцатый день зазвонит колокол в горном храме… [25] Признаюсь, я даже помышляла, уж не попросить ли вас потихоньку отвезти меня туда…

25

…как на Двадцатый день зазвонит колокол в горном храме… — В этот день в храме должны были служить поминальный молебен по Восьмому

принцу.

— Боюсь, что это невозможно, хотя и понимаю, как сильно в вас желание уберечь дом от запустения. Даже мужчина, вольный в своих действиях, не всегда решится пуститься в путь по опасной горной дороге. Я и то бываю в Удзи гораздо реже, чем хотелось бы. О поминальных же службах не беспокойтесь, я обо всем договорился с Адзари. Более того, я советовал бы вам сделать дом обителью Будды. Сейчас все в нем напоминает о прошлом, и он является источником страданий. Разве не лучше превратить его в приют для сердец, жаждущих очищения? Согласны ли вы со мной? Последнее слово за вами. Подумайте обо всем хорошенько и сообщите мне о своем решении. Мне всегда хотелось, чтобы у нас не было друг от друга тайн.

Немудрено было догадаться, что намерение Нака-но кими самой почтить память отца поднесением храму сутр и священных изображений связано прежде всего с желанием уехать в Удзи.

— Вы не должны даже помышлять об этом! — заявил Тюнагон. — Прошу вас, успокойтесь и постарайтесь не терять благоразумия.

Солнце стояло уже высоко, в покоях начали собираться дамы. Опасаясь, что столь долгая беседа может показаться им подозрительной, Тюнагон поспешил откланяться.

— Обидно, что вы до сих пор оставляете меня за занавесями, я к этому не привык. Однако постараюсь в скором времени навестить вас снова, — сказал он на прощание.

Принц вряд ли остался бы доволен, узнав, что его супруга принимает гостей в его отсутствие, поэтому, призвав к себе старшего прислужника, Укё-но ками, Тюнагон сказал ему:

— Я слышал, что принц вернулся из Дворца вчера вечером, потому и заехал. Жаль, что его не оказалось дома. А теперь мне пора во Дворец.

— Господин должен возвратиться сегодня, — ответил Укё-но ками.

— Что же, заеду еще раз вечером.

Открывая в Нака-но кими все новые и новые прелести, Тюнагон беспрестанно клял себя за то, что не послушался Ооикими и сам обрек себя на столь унылое существование. Но, увы, изменить ничего уже было нельзя…

Он по-прежнему соблюдал строгое воздержание и целыми днями творил молитвы. Как ни молода и ни далека от житейских волнений была Третья принцесса, но и она в конце концов встревожилась.

— Увы, «не так уж и много…» (450) — сказала она. — Но я бы не хотела оставлять вас до тех пор, пока ваше положение не упрочится. Не мне запрещать вам отрекаться от мира, но знайте, что смятение, в которое вы повергаете мою душу, неизбежно станет препятствием на моем будущем пути.

Тюнагон устыдился и с тех пор, не желая огорчать мать, старался по крайней мере в ее присутствии казаться спокойным и беззаботным.

Тем временем Левый министр, приказав со всей мыслимой роскошью убрать Восточный флигель дома на Шестой линии, ждал принца Хёбукё. Уже вышла на небо луна Шестнадцатой ночи, а принца все не было. Зная, что душа его с самого начала не лежала к этому союзу, министр, охваченный беспокойством, послал к принцу гонца.

— Вечером принц Хёбукё покинул Дворец и сейчас изволит находиться в доме на Второй линии, — доложил тот, вернувшись.

Министр почувствовал себя уязвленным, да и было от чего — в такой день принцу не следовало растрачивать свое внимание на других. Опасаясь, что люди станут смеяться, если он всю ночь проведет в тщетном ожидании, министр отправил к принцу сына своего То-но тюдзё, велев ему сказать следующее:

«Даже луна.По бескрайнему небу плывущая,Приют обрелаВ нашем доме, тебя же не видно,Хоть близится ночь к концу».

Надобно сказать, что принц, не желая огорчать Нака-но кими, поехал сначала во Дворец, откуда послал ей письмо, она же ответила, и, видно, было что-то в ее письме такое, что взволновало его. Во всяком случае, он поспешил тайно вернуться в дом на Второй линии, и теперь ему вовсе не хотелось расставаться со своей прелестной супругой. Когда

пришел То-но тюдзё, они вдвоем любовались луной, и принц снова и снова клялся ей в верности, тщетно пытаясь ее утешить. Немало печалей довелось изведать Нака-но кими за последнее время, но она хоронила на дне души свои чувства и никогда не показывала супругу, что страдает. Глядя на ее нежные, кроткие черты, принц едва не плакал от жалости. Однако, услыхав о приходе То-но тюдзё, почувствовал себя виноватым и перед дочерью министра, а потому собрался уходить и сказал Нака-но кими на прощание:

— Я скоро вернусь. Не смотрите без меня на луну. [26] О, если бы вы знали, как мне не хочется оставлять вас!

На душе у него было неизъяснимо тяжело, и он прошел в главные покои, стараясь никому не попадаться на глаза.

Госпожа проводила его печальным взглядом, и, как ни силилась она сдерживаться, потоки слез готовы были унести изголовье (123). Теперь она знала, как жестоко человеческое сердце.

С малых лет и она и сестра ее принуждены были влачить безотрадное существование. Единственной их опорой и утешением был отец, которого помышления давно уже не принадлежали этому миру. Долгие годы прожили они в горном селении, где дни тянулись унылой, однообразной чередой, но даже тогда жизнь не представлялась Нака-но кими столь тягостным бременем. Однако очень скоро и отец и сестра покинули ее, и так велика была горечь утраты, что ей хотелось одного — немедленно последовать за ними. Казалось, не бывает на свете большего горя. Но, увы, она осталась жить и даже — неожиданно для себя самой — сумела занять в мире довольно высокое положение. Разумеется, она понимала, что все это ненадолго, но принц был так нежен и добр, могла ли она не верить ему?.. А теперь… О, теперь рухнули все надежды. Нака-но кими понимала, что увидится с принцем снова, что расстается с ним на короткое время, вовсе не так, как расставалась когда-то с отцом и сестрой… Но ей было так горько, когда, оставив ее, он ушел к другой! Мысли о прошедшем и будущем теснились в ее голове, и мучительная тоска сжимала сердце. «Я сама виновата во всем, — говорила себе Нака-но кими. — Как знать, может быть, со временем…» Как ни старалась она отвлечься от мрачных мыслей, слезы душили ее, и она проплакала до поздней ночи, пока на небе не появилась светлая, словно над горой Обасутэ, луна (307). Легкий, нежный ветерок играл ветвями сосен, казалось, он должен быть приятен слуху, привыкшему к диким стонам горного ветра, но в ту ночь ничто не радовало Нака-но кими. Она предпочла бы оказаться в Удзи и слушать, как ветер шелестит в саду листьями дуба…

26

Не смотрите без меня на луну. — Ср. со стихотворением Бо Цзюйи «Дарю жене»: «Тих-недвижим этот темный мох под свежим дождем. /Скрыто-незримо холодные росы готовятся встретить осень. /Я прошу — не гляди ты на лунный свет с думой о прошлом. /Станешь глядеть — и поблекнет лицо, сократится срок твоей жизни» (см. также «Приложение», Свод пятистиший…, 451, 452).

Даже в горах,Под сенью могучих сосен,Ветер осеннийНикогда такою тоскойДушу мне не пронзал…

Увы, как видно, прошлые печали были преданы забвению…

— Не соблаговолите ли войти в дом? — забеспокоились наконец дамы постарше. — Дурно сидеть здесь одной и смотреть на луну. Отведайте хотя бы плодов. Подумайте, что будет с вами, если вы и впредь станете отказываться от самой легкой пищи?

— Ах, как жаль госпожу, — украдкой вздыхали они. — Право же, не к добру… Стоит только вспомнить…

— Какое несчастье! — вторили им молодые прислужницы. — Можно ли было предугадать?..

— Но он же не оставит ее вовсе?

— Вряд ли… Союз, который с самого начала казался столь прочным, не может так быстро распасться.

Как же неприятны были эти разговоры Нака-но кими! О, если б могла она заставить дам замолчать! Но, увы… «Я должна смириться и ждать», — думала она. И все же ей не хотелось, чтобы другие дурно говорили о принце, право судить его она оставляла за собой.

— А господин Тюнагон при всей своей преданности… — шептались дамы, прислуживавшие Нака-но кими еще в Удзи.