Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
Шрифт:
Нака-но кими писала на бумаге «митиноку» простым, строгим и вместе с тем удивительно изящным почерком. Она была весьма немногословна в изъявлении своей признательности, однако чувствовалось, что ее искренне тронуло деятельное участие Тюнагона в приготовлениях ко дню памяти покойного принца. Обычно она даже отвечать ему стеснялась, ограничиваясь короткими записками, а на этот раз готова была лично высказать ему свою благодарность. Тюнагон был в восторге, и сердце его озарилось надеждой. Он слышал, что принц Хёбукё, плененный новой супругой, пренебрегает
«Весьма признателен Вам за письмо, — написал он на жесткой белой бумаге. — Я позволил себе отправиться в Удзи тайно, словно монах-отшельник, и сам совершил все положенные обряды. Признаюсь, я нарочно не поставил Вас об этом в известность. Может быть, Вы догадываетесь почему… Пользуюсь случаем попенять Вам за Ваши слова об «остатках расположения». Неужели Вы думаете, что мои чувства изменились? Но, надеюсь, у меня будет возможность рассказать Вам обо всем подробнее. С неизменным почтением…»
На следующий день Тюнагон приехал в дом на Второй линии. Томимый тайным желанием, он уделил особенное внимание своему наряду. Его мягкое платье, старательно пропитанное благовониями, источало, пожалуй, даже слишком сильное благоухание, а желтовато-красный веер хранил неповторимо нежный аромат его собственного тела. Никогда еще он не казался дамам таким прекрасным.
Разумеется, Нака-но кими не забыла о той странной ночи и, убеждаясь с годами в сердечном постоянстве и добродушии Тюнагона, качествах, столь редких в нашем мире, подчас ловила себя на мысли: «А не лучше ли было…» Она уже многое понимала и, сравнивая Тюнагона со своим неверным супругом, невольно отдавала ему предпочтение. Так или иначе, в последнее время она весьма часто сожалела о том, что принуждена держать его в отдалении.
На этот раз, не желая, чтобы у Тюнагона были основания жаловаться на ее нечувствительность, Нака-но кими решила впустить его в передние покои. Сама же устроилась за занавесями, приказав поставить за ними еще и ширму.
— В вашем письме не содержалось прямого приглашения, — говорит Тюнагон, — но вы дали мне понять, что мое присутствие… Я пришел бы вчера, но мне сообщили о возвращении принца, поэтому я предпочел повременить. Я вижу, вы решили уменьшить разделяющую нас преграду. Неужели мое терпение наконец вознаграждено? Трудно поверить…
С трудом справившись со смущением, Нака-но кими отвечает:
— Мне не хотелось, чтобы вы считали меня неблагодарной. До сих пор я не говорила вам о своей признательности. Но, поверьте, я никогда не забуду о том, сколь многим вам обязана.
Она говорила совсем тихо, сидела же в глубине покоев, на значительном расстоянии от Тюнагона.
— Почему вы не хотите сесть поближе? — спрашивает он, и в голосе его звучит досада. — Мне о многом надобно поговорить с вами, и я должен быть уверен, что вы слышите.
«Что ж, он прав», — подумала Нака-но
— Но подумайте, могу ли я брать на себя такую ответственность? — говорил Тюнагон. — По-моему, вы должны спокойно поговорить обо всем с супругом и поступить сообразно его решению. Иначе ваши действия будут неправильно истолкованы. Вряд ли стоит давать принцу повод упрекать вас в легкомыслии. Поверьте, сам я охотно отвез бы вас в Удзи и привез обратно. Принц знает, что на меня можно положиться, ибо я не похож на других…
Он снова и снова клял себя за опрометчивость, с которой некогда уступил Нака-но кими принцу. «Право, как хотелось бы мне…» (318) — вздыхал он, пытаясь намекнуть на свои чувства…
Тюнагон просидел в покоях госпожи из Флигеля до самого вечера, и в конце концов его присутствие начало тяготить ее.
— Простите, но долгие разговоры утомляют меня, — сказала Нака-но кими, судя по всему, удаляясь в глубину покоев. — Может быть, потом, когда мое здоровье поправится…
— Но когда же… — Тюнагон готов был ухватиться за любую возможность, дабы задержать ее, — когда же вы намереваетесь выехать? Горные тропы заросли глухим бурьяном, я должен их расчистить для вас…
— Эта луна подходит к концу, — ответила она, остановившись. — Было бы неплохо отправиться в начале следующей. Но мне не хочется предавать дело огласке. Неужели нельзя обойтись без разрешения?
Нежный голос Нака-но кими пробудил в сердце Тюнагона томительные воспоминания, и обычное самообладание изменило ему. Нагнувшись, он просунул руку под занавес рядом со столбом, у которого сидел, и схватил женщину за рукав. Нака-но кими даже сказать ничего не успела. Объятая ужасом, она поспешила скрыться в глубине покоев. Тюнагон уверенно, словно делал это каждый день, последовал за ней и лег рядом.
— Или я ослышался? Вы, кажется, сказали, что предпочитаете уехать тайно? Неужели моя радость была преждевременной? Я только хотел убедиться, верно ли я вас понял… Вам нечего бояться. Не будьте же так жестоки!
Раздосадованная его внезапным вторжением, Нака-но кими долго не отвечала. Потом, собравшись с духом, проговорила:
— Но я не ожидала… Подумайте, что скажут дамы…
Видя, что она вот-вот заплачет, Тюнагон почувствовал себя виноватым и все-таки продолжал:
— Но разве в нашем поведении есть что-нибудь предосудительное? Вспомните, ведь и в прежние дни… Ваша покойная сестра была согласна… Что же тут дурного? Я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы оскорбить вас, вам нечего бояться.