Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
Шрифт:
Видя, как он огорчен, дамы, прислуживавшие госпоже и в ту недавнюю ночь, сочли, что оставлять гостя на галерее и в самом деле неучтиво, и, опустив занавеси опочивальни, провели его в передние покои, туда, где обычно помещались ночные монахи. Госпоже действительно нездоровилось, но, согласившись, что не следует уязвлять самолюбие гостя решительным отказом, она нехотя приблизилась к занавесям, чтобы побеседовать с ним. Ее голос звучал еле слышно, порой совсем невнятно, и Тюнагону невольно вспомнилась Ооикими такая, какой она была во время болезни. Сердце его сжалось от мучительного предчувствия, на глазах навернулись слезы, он едва мог говорить. Раздосадованный тем, что Нака-но кими сидит так далеко, Тюнагон решительным движением руки отодвинул занавеси и не менее решительно приблизился к ней. Вне себя от ужаса она кликнула даму по прозванию Сёсё.
— Нельзя ли вас попросить растереть мне грудь, — говорит
— Боюсь, что после этого вам станет еще хуже, — замечает Тюнагон и, вздохнув, отодвигается, однако ясно, что при первой же возможности…
— Странно, что вам все время нездоровится, — продолжает он. — Я спрашивал у дам, и мне сказали, что дурно чувствуют себя только на первых порах, а потом становится гораздо легче. Возможно, вы слишком неопытны…
— У меня и раньше часто болела грудь, — смущенно отвечает госпожа. — Сестра ведь тоже страдала от этого. Люди говорят, что те, у кого болит грудь, долго не живут.
В самом деле, ведь «с сосной вековечной годами…» (321). Не обращая больше внимания на присутствие Сёсё, но старательно избегая слов, которые могли бы показаться ей подозрительными, Тюнагон заговорил о чувствах, тревоживших его душу все эти годы, причем нарочно говорил так, чтобы его понимала одна Нака-но кими, а дамам оставалось лишь гадать, что он имеет в виду. «В целом мире нет ему равных», — думала Сёсё, прислушиваясь. Мысли Тюнагона беспрестанно возвращались к Ооикими.
— С самого раннего детства, — говорил он, и по щекам его катились слезы, — я был далек от суетных помышлений и надеялся, что сумею прожить, не обременяя сердце заботами этого мира. Но, видно, иным было мое предопределение. Я встретил вашу сестру, полюбил ее, и, хотя мы так и остались друг другу чужими, сердце мое утратило прежнюю чистоту, и я сошел с желанного пути. Я вступал в связь с другими женщинами, надеясь обрести забвение, но, увы, никто не мог заменить мне ее. Я слишком много страдал, и порой мне изменяет самообладание, но я бы не хотел, чтобы мои намерения были дурно истолкованы. Поверьте, я никогда ничем не оскорблю ваших чувств, мне довольно иногда беседовать с вами и знать, что у нас нет друг от друга тайн. Вряд ли кто-то посмеет нас осудить. Все знают, как мало похож я на других людей, и никто не сочтет наши отношения нарушением приличий. Так что вы можете быть совершенно спокойны.
— О, если бы я сомневалась в вас, разве стала бы я так свободно беседовать с вами? За прошедшие годы я успела узнать ваше доброе сердце и привыкла считать вас своим покровителем. Иначе разве решилась бы я так часто прибегать к вашей помощи?
— Не понимаю, о какой помощи идет речь, думаю, что вы преувеличиваете. Или вы все-таки не отказались от своего намерения уехать в Удзи и полагаете, что я буду вашим проводником? Я был бы счастлив видеть, что вы оценили наконец мою преданность.
Новые жалобы готовы были сорваться с его уст, и только присутствие дам…
Тем временем стемнело, из сада доносилось звонкое стрекотание насекомых. На холмы и деревья опустилась тень, и сделалось трудно различать их очертания. Однако Тюнагон и не думал уходить.
— О, если б тоска имела пределы… (334), — тихонько произносит он. — Но боюсь, что мне ничто уже не поможет. Где отыскать обитель, имя которой — Безмолвие… (460). Нет, я не стану строить в Удзи храм. Лучше закажу какому-нибудь ваятелю или живописцу изображение, во всем подобное ей, и буду перед ним молиться.
— Весьма трогательное желание. Но когда говорят о подобии человека, невольно вспоминается поток, готовый его унести… [32] К тому же живописцы стали слишком корыстолюбивы. [33] Так что мне трудно отрешиться от сомнений…
— Вы правы. Да и вряд ли найдется ваятель или живописец, способный удовлетворить меня. Хотя совсем недавно жили в этом мире мастера, которых само небо осыпало цветами. [34] Вот бы и мне отыскать такого… — вздыхает Тюнагон. Он явно не может забыть Ооикими, и, пожалев его, госпожа придвигается ближе.
32
…невольно вспоминается поток, готовый его унести. — Во время обряда очищения принято было бросать в реку бумажных кукол, которых называли «подобием человека» (хитоката) или его «заменой» (катасиро). Считалось, что куклы эти принимают на себя все грозящие человеку болезни и беды. Нака-но кими намекает на то, что Каору очень скоро оставил бы Ооикими.
33
…живописцы
См. кн. 1, примеч. 18 к главе «Сума»:
…вспомнив женщину, некогда отданную гуннам… — Речь идет о наложнице имп. династии Хань Юань-ди (правил в 48–32 гг. до н. э.) — красавице Ван Чжаоцзюнь, которая отказалась дать взятку художнику, рисовавшему портреты императорских наложниц, и он в отместку изобразил ее безобразной, из-за чего император решил отдать ее правителю гуннов.
34
…мастера, которых само небо осыпало цветами. — Очевидно, намек на какую-то легенду, до наших дней не дошедшую.
— Когда вы сказали о подобии, — говорит она, — мне вспомнилась одна странная, поистине невероятная история.
Воодушевленный участием, звучащим в ее голосе, Тюнагон:
— Что же это за история? — спрашивает и, приподняв занавес, берет ее за руку.
«Опять! Неужели нет никакого средства заставить его смириться?» — возмущается Нака-но-кими, но старается скрыть негодование, понимая, что у Сёсё могут возникнуть подозрения.
— Совсем недавно ко мне обратилась одна особа, о существовании которой я и ведать не ведала. Она долго жила где-то в провинции, но этим летом вернулась в столицу. Я посчитала своим долгом помочь ей, но сближаться с ней не собиралась. Однако на днях она навестила меня и оказалась истинным подобием покойной сестры. Вообразите мое изумление! Вот вы говорите, что я напоминаю вам ушедшую, а ведь дамы, знавшие нас обеих, никогда не подмечали меж нами сходства. Тем более удивительно, что эта особа так похожа на сестру, казалось бы, у нее и вовсе нет оснований…
«Уж не грезится ли мне все это?» — думает Тюнагон, слушая ее.
— Наверняка меж вами существует какая-то давняя связь, — говорит он. — Иначе вы бы не встретились. Но почему вы никогда мне о ней не рассказывали?
— О, я до сих пор не уразумела, какая меж нами связь… Отец больше всего боялся, что после его смерти мы останемся без всякой опоры и принуждены будем влачить жалкое существование. Только теперь, потеряв всех своих близких, я поняла, что он имел в виду. Ради отца я и хотела скрыть от всего мира эту печальную тайну…
Тюнагон понял, что речь скорее всего идет о «траве терпения» (80), сорванной кем-то из дам, тайно связанных с Восьмым принцем, но поскольку особа эта была похожа на Ооикими…
— Раз уж вы заговорили, извольте продолжать, — просит он, сгорая от желания услышать конец этой странной истории, но, как видно, Нака-но кими предпочитает ограничиться сказанным.
— Если хотите, я расскажу вам примерно, где она живет, большего я и сама не знаю. К тому же подробности скорее разочаруют вас.
— Ах, когда б я ведал, где теперь обитает душа вашей сестры, я бы ни перед чем не остановился, даже если бы мне пришлось искать ее «на море, в безбрежной дали». [35] Разумеется, особа, о которой вы мне рассказали, не пробуждает во мне таких чувств, но чем страдать от безутешной тоски, уж лучше… Ведь хотел же я установить изображение покойной в горном храме, так почему бы не сделать своим божеством ее живое подобие? Вы должны рассказать мне об этой девушке подробнее, — настаивает Тюнагон.
35
…если бы мне пришлось искать ее «на море, в безбрежной дали». — Ср. со следующим местом из поэмы «Вечная печаль» Бо Цзюйи: «Лишь узнал, что на море, в безбрежной дали, есть гора, где бессмертных приют. /Та гора не стоит, а висит в пустоте, над горою туман голубой».
— Думаю, что мне вообще не следовало упоминать о ней, тем более что отец никогда ее не признавал, но, когда вы заговорили о ваятелях, творящих чудеса, мне стало жаль вас. Девушка, о которой я говорила, долгие годы жила в отдаленных провинциях. Ее мать очень страдала из-за этого и в конце концов обратилась ко мне, а поскольку я не могла пренебречь ее просьбой, она прислала дочь сюда. Потому ли, что я видела девушку мельком, или по какой другой причине, но только она показалась мне куда привлекательнее, чем я предполагала. Несчастная мать настолько обеспокоена мыслью о ее будущем, что ваше желание сделать девушку предметом для поклонения может встретить в ее сердце живейшее сочувствие. Думаю, что о лучшей участи для своей дочери она и мечтать не смеет. Но сомневаюсь, что вы решитесь на это…