Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 1)
Шрифт:
– О нет, безошибочный голос сердца привел меня сюда, и не стоит притворяться, будто вы ничего не понимаете. Я ни в коем случае не хотел бы показаться вам бездумным повесой. Просто почитаю долгом своим хоть отчасти высказать чувства, которые до сих пор таил в глубине души, – говорит Гэндзи.
Женщина столь мала и хрупка, что он легко поднимает ее и, нежно прижимая к груди, направляется к перегородке, но тут появляется та самая Тюдзё, которую ранее призывала к себе госпожа.
– Ах! – восклицает Гэндзи, и дама принимается испуганно шарить по сторонам, но, ощутив, что воздух вокруг напоен необычайным благоуханием, которое словно проникает в поры на
– Приходите за госпожой на рассвете.
Сама же госпожа готова расстаться с жизнью от одной лишь мысли: «Что могла подумать Тюдзё?» Холодный пот струится по ее лицу, тяжкие вздохи теснят грудь. Подавив жалость, шевельнувшуюся было в его сердце, Гэндзи по обыкновению своему старается тронуть ее нежными, чувствительными речами – и где только берет он слова такие? – но женщина слишком напугана.
– О нет, это не может быть явью, – говорит она. – Да и смею ли я поверить, что внушила вам глубокое чувство? Ведь я столь ничтожна… Увы, каждому свое…
Непритворная досада звучит в ее голосе, и Гэндзи становится стыдно. Растроганный, он принимается утешать ее рассудительно и многословно:
– Да, я слышал, что люди принадлежат к тому или иному сословию, но, признаться, я настолько еще неискушен,, что не очень хорошо понимаю, какая меж ними разница. Досадно, что вы сочли меня обычным повесой. Вы не могли не слышать обо мне и должны знать, что не имею я склонности к безрассудствам, обыкновенно юности свойственным. Сюда же привела меня сама судьба. Неодолимая сила влечет меня к вам, и я не боюсь даже вашего презрения. Увы, я и сам не знаю…
Но женщина упорно молчит. Да и может ли она оправиться от смущения, видя рядом с собой прекраснейшего из мужей? «Пусть я покажусь ему черствой, нечуткой, по крайней мере он сочтет меня недостойной своих притязаний и оставит в покое», – думает она, и напрасно старается Гэндзи смягчить ее сердце. Обычно кроткая и уступчивая, женщина принуждает себя проявить несвойственную ей твердость – она подобна бамбуковой ветке, которая гнется покорно, но не ломается. В конце концов, недовольная собой, удрученная упорством Гэндзи, женщина дает волю слезам. Печаль ее столь трогательна, что нельзя не принять в ней участия, но «разве лучше было бы вовсе не видеть ее?» – думает Гэндзи.
– Для чего отвращаете вы от меня свой взор? – пеняет он ей, потеряв надежду ее утешить. – Постарайтесь привыкнуть к мысли, что наша случайная встреча предопределена судьбой. Вы не можете быть вовсе не сведущи в делах мирских. Не пытайтесь уверить меня в противном.
– О, когда б ваше сердце открылось мне раньше, чем определилась моя злосчастная судьба! – отвечает женщина. – Тогда, быть может, я и стала бы тешить себя пустыми надеждами – мол, «увидимся после…» (15). Но теперь… Поверьте, одна лишь мысль об этой мимолетной, случайной встрече повергает меня в безысходное отчаяние. Постарайтесь же не обмолвиться никому, что «в доме бывали моем…» (16).
Грустно глядит она, но может ли быть иначе?
Нетрудно представить себе, сколько ласковых слов нашел Гэндзи, дабы утешить ее, сколько пылких клятв произнесли его уста…
Но
– Да, заспались мы сегодня. Пора подавать карету господину. Выходит и правитель Кии:
– Вы так спешите, будто у вашего господина любовное свидание… Взгляните, ведь совсем еще темно.
«Увы, такого случая в другой раз не дождешься, – вздыхает Гэндзи. – Разве смогу я приехать к ней без всякого повода? Даже писать и то бессмысленно…»– И сердце его больно сжимается.
Тут из внутренних покоев появляется госпожа Тюдзё, вид у нее крайне растерянный. Отпустив было женщину, Гэндзи снова удерживает ее.
– Как же мне писать к вам? Ваша невиданная холодность и моя пылкость в равной степени достойны того, чтобы память об этой ночи навсегда осталась в сердцах, – говорит он, и как же прекрасно его мокрое от слез лицо! Снова и снова кричит петух, и Гэндзи торопливо произносит:
– Я не кончил ещеПенять тебе за суровость,Как забрезжил рассвет,И крик петуха внезапноПрервал наш недолгий сон.Но женщина все еще робеет, полагая себя недостойной внимания столь знатной особы, и самые пылкие клятвы оставляют ее безучастной. Перед ее глазами неотступно стоит правитель Иё, которого она всегда презирала, считая грубым мужланом, и несчастная содрогается от ужаса, представляя себе, что будет, если хотя бы во сне откроется ему ее тайна.
Не успела ещеЯ судьбы своей горькой оплакать,Ночь к концу подошла.И даже петух не сможетРыданья мои заглушить.Быстро светало, и Гэндзи проводил женщину до входа в ее покои. В доме и на дворе уже шумели люди, когда, расставшись с ней, он тихонько задвинул дверцу. На сердце у него было неизъяснимо тяжело, словно он и в самом деле увидел «разделившую их заставу» (17).
Облекшись в носи, Гэндзи подошел к южным перилам и некоторое время стоял там, любуясь садом. С западной стороны поспешно приподняли решетки – наверное, кто-то наблюдал за ним оттуда. Скорее всего это были легкомысленные молодые прислужницы, восхищенные красотой его лица, смутно белевшего в утренней мгле над небольшим экраном, установленным посредине галереи.
В начинающем светлеть небе еще виднелась луна, сияние ее поблекло, но очертания вырисовывались вполне отчетливо. Право, как часто на рассвете она бывает прекраснее, чем ночью! В такие мгновения даже бесстрастное небо, отражая настроения и чувства того, кто глядит на него, может казаться одному исполненным очарования, другому – печали…
Покидая дом правителя Кии, Гэндзи то и дело оглядывался. Грудь его сжималась мучительной тоской: увы, даже писать к ней он вряд ли сможет…
Вернувшись в дом Левого министра, Гэндзи сразу же прошел в опочивальню, но сон не шел к нему. Надежды на новую встречу у него не было, и это приводило его в отчаяние. Мысли беспрестанно устремлялись к супруге правителя Иё, и сердце тоскливо сжималось: «Что она чувствует теперь?» Наружность у нее самая обыкновенная, и вместе с тем есть в ней что-то удивительно милое. А ведь она-то как раз и принадлежит к среднему состоянию… Да, прав был всеведущий знаток женских сердец».