Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 1)
Шрифт:
Близился рассвет. Еще молчали петухи, лишь слышно было, как какой-то старик, бормоча молитвы, бил головой об пол. Похоже было, что каждое движение, которое совершал он, творя обряды, давалось ему с трудом, и Гэндзи невольно посочувствовал ему: «В этом мире, непрочном, словно утренняя роса, чего алкая, может он молиться? [15] Впрочем, скорее всего этот старик держит пост, готовясь подняться на священную вершину Митакэ» [16] .
15
…чего алкая, может он молиться? – намек на стихотворение Бо Цзюйи «Не ухожу
16
…старик держит пост, готовясь подняться на священную вершину Митакэ. – Священная вершина Митакэ – гора Кимбусэн в Ёсино (нынешняя преф. Нагано), где находился храм последователей учения «сюгэндо» (одна из буддийских уделявшая особое внимание обрядовой практике). Прежде чем подняться на вершину горы Кимбусэн, нужно было в течение тысячи дней поститься и молиться будде грядущего Мироку (Майтрея)
– Хвалу возношу тебе, о Грядущий Учитель… – бормотал старик.
– Прислушайтесь! Ведь вот и он не только об этой жизни помышляет, – сказал Гэндзи, умиленно внимая.
–
Клятва, данная когда-то в «чертоге Долголетия» [17] , вряд ли могла считаться хорошим предзнаменованием, вот Гэндзи и обратил свои мысли к грядущему миру будды Мироку, вместо того чтобы напомнить своей возлюбленной о «птиц неразлучной чете». Но не слишком ли опрометчиво давать подобные обещания, когда речь идет о столь отдаленном будущем?
17
Клятва, данная когда-то в «чертоге Долголетия»… – См. примеч. 28 к главе «Павильон Павлоний»
Да, такую вот песню она сложила; видимо, уверенности в будущем у нее не было.
Луна замерла в нерешительности у самого края гор, а женщина все медлила: «Так сразу уехать неведомо куда…» Пока Гэндзи уговаривал ее, луна вдруг скрылась за облаком, светлеющее небо было прекрасно. «Надо ехать, пока совсем не рассвело». – И с обычной своей поспешностью Гэндзи вышел из дома. Легко приподняв женщину, он посадил ее в карету, туда же села Укон.
Остановившись у некоей усадьбы, расположенной неподалеку, Гэндзи велел вызвать сторожа. Заброшенные ворота заросли папоротником «синобу», купы деревьев в саду хранили густую тень. Все вокруг окутывал плотный туман, на листьях лежала обильная роса, и, приподнимая в карете занавеси, Гэндзи замочил рукава.
– Со мной никогда еще не случалось ничего подобного. Оказывается, не так-то просто…
Ужель в старинуБлуждали люди вот так жеПо рассветной тропе?А я до сих пор никогдаИ не ступал на нее…А
Мне так тревожно…
На лице ее отражаются страх и мучительная растерянность. «Наверное, ей кажется, что здесь слишком безлюдно, – думает Гэндзи, с умилением на нее глядя. – Она ведь не привыкла…»
Карету вводят во двор и, прислонив оглобли к перилам, оставляют стоять так, пока для гостей готовят Западный флигель. Укон, радостно оживленная, тайком вспоминает прежние времена. Глядя на сторожа, подобострастно склонившегося перед приехавшими, она догадывается, кто их таинственный покровитель.
Сквозь туман начинают смутно проступать очертания предметов, когда гостей наконец приглашают в дом. Покои оказываются опрятными и изящно убранными – даром что готовились наспех.
– Не пристало господину обходиться без слуг, – укоризненно говорит сторож.
Это хорошо знакомый Гэндзи младший служитель Домашней управы, не раз прислуживавший ему в доме Левого министра. Войдя прямо в покои, он предлагает:
– Разрешите мне позвать кого-нибудь, как полагается? Но Гэндзи сразу же замыкает его уста:
– Я нарочно подыскал дом, куда никто не заходит. Схорони и ты эту тайну на дне своей души.
Сторож спешит принести рис, но даже подать его некому. Непривычен Гэндзи этот случайный ночлег в пути, но остается лишь вспомнить о клятве реки Окинага (28).
Солнце было уже высоко, когда Гэндзи, встав, собственноручно поднял решетку.
Ничто не препятствует взору проникать в глубину запущенного, пустынного сада, туда, где темнеют беспорядочные купы деревьев. К самому дому подступают буйные травы – везде царит «запустенье осенних лугов» (29), пруд и тот зарос водорослями… Что и говорить, место унылое… Правда, небольшое строение, отделенное от главного дома, имеет жилой вид, и там, очевидно, кто-то есть, но оно так далеко отсюда.
– Как здесь дико! Но не бойтесь, со мной вам не страшны ни демоны, ни злые духи, – говорит Гэндзи.
Женщина явно обижена, что он до сих пор прячет свое лицо. «В самом деле, стоит ли скрываться?»
Случайно твой взорУпал на цветок придорожный,И в миг лепестки,Вечерней росой увлажненные,Перед тобою раскрылись.– Ну как блеск росы? – спрашивает он. А она, взглянув искоса, еле слышно отвечает:
– В каплях росы,На «лик вечерний» упавшей,Невиданный блескУвидала, но, может быть, в сумеркахОбманулся невольно мой взор…– Чудесно! – восхищается Гэндзи.
Впрочем, про себя-то она подумала, что никогда еще не видала столь прекрасного лица. Потому ли, что место было такое унылое, или по какой другой причине, но только сегодня в облике Гэндзи проглядывало что-то почти нечеловеческое, повергающее окружающих в благоговейный трепет.
– А ведь я решил было не открываться вам в отместку за вашу собственную скрытность. Назовите же хоть теперь свое имя! Ваше молчание пугает меня… – просит Гэндзи, и женщина роняет в ответ:
– Увы, я «дитя рыбака»… (30).
Но Гэндзи мила даже ее застенчивость:
– Что ж, видно, не зря говорят: «Я сама…» (31)
Он то осыпает ее упреками, то ласкает, а день между тем склоняется к вечеру. Разыскав их, приходит Корэмицу и приносит угощение. Однако же, стесняясь Укон – что скажет она теперь? – в покои войти не решается.
Его забавляет, что Гэндзи настолько потерял голову. «Наверное, она действительно недурна. А ведь я и сам имел возможность к ней приблизиться, но уступил ему. Вот подлинное великодушие!» – думает Корэмицу не без некоторой досады.