Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 1)

Сикибу Мурасаки

– Мы ведь поклялись друг другу вместе вступить и на этот последний путь. Вы не можете уйти без меня, – говорит он, и с безысходной печалью во взоре глядит она на него.

– В сердце тоска.Подошел к своему пределуЖизненный путь.А ведь мне так хотелось и дальшеПо нему с тобою идти…

О, когда б ведала я, что так случится… – молвит миясудокоро, еле дыша, и, видно, хочет что-то еще сказать, но силы окончательно изменяют ей, и Государь: «Коли так, будь что будет, не отпущу ее» – решает, но тут приходит гонец.

– К молитвам, которые намечены на сегодня и ради которых приглашены почтенные монахи, должно приступить не позднее нынешнего вечера, – торопит он больную, и Государь, как ни тяжело ему, вынужден смириться.

С омраченной душою остался он в своих покоях и до самого рассвета не мог сомкнуть глаз.

Еще не пришло время вернуться гонцу, в ее дом посланному, а Государь уже места себе не находил от беспокойства,

бесконечные жалобы свои изливая на окружающих.

Между тем гонец, подойдя к дому, услышал громкие стенания.

– Не перевалило и за полночь, как ее не стало, – сообщили ему, и, удрученный, поспешил он обратно.

Какое же смятение овладело душой Государя, когда дошла до него эта горестная весть! Словно лишившись рассудка, затворился он в своих покоях. Сына же, несмотря ни на что, видеть хотел, но, поскольку никогда прежде в подобных случаях дитя во Дворце не оставляли, пришлось отослать его в дом матери. А тот, ничего не понимая, лишь дивился, глядя на горько плачущих приближенных, на слезы, нескончаемым потоком струившиеся по щекам Государя. Расставаться с любимым сыном всегда тяжело, а если только что скончалась его мать…

Однако всему есть предел – пришла пора приступать к установленным обрядам, и мать ушедшей возопила в бессильной тоске:

– О, когда б и я могла вознестись с этим дымом!.. [13]

Вослед за дамами, провожавшими бренные останки, села она в карету и скоро достигла Отаги [14] , где уже началась пышная церемония. Достанет ли слов, чтобы выразить всю глубину материнского горя! Сначала речи ее были вполне разумны.

– Я понимаю, теперь бессмысленно думать о дочери как о живой, – говорила она, вглядываясь в лежащую перед ней пустую оболочку. – Может быть, увидев, как превратится ее тело в пепел, я смогу наконец поверить, что мое дорогое дитя покинуло этот мир…

13

О, когда б и я могла вознестись с этим дымом!.. – т.е. с дымом после сожжения тела дочери

14

Отаги – горы к востоку от столицы, где производили погребальные обряды (о погребальных и поминальных обрядах см. «Приложение», с. 75)

Но постепенно такое отчаяние овладело несчастной, что она едва не выпала из кареты.

– Ах, мы так и знали! – И дамы принялись хлопотать вокруг нее. Прибыл гонец из Дворца с вестью о том, что умершей присвоен Третий ранг [15] , и, когда особо присланный чиновник начал оглашать указ, новая печаль овладела собравшимися.

Видимо, жалея ушедшую, которую при жизни никогда не называли нёго, Государь рассудил: «Пусть хоть на одну ступень, да поднимется» – и решил повысить ее в ранге. Увы, даже это многие встретили с возмущением. Люди же, наделенные достаточной душевной тонкостью, вспоминали, какой редкостной красотой обладала ушедшая, как добра она была и мягкосердечна. Да на нее просто невозможно было сердиться! Право, не будь столь предосудительно велика благосклонность Государя, никто бы и не подумал относиться к ней с пренебрежением или неприязнью. Даже дамы, прислуживающие в высочайших покоях, и те тосковали, вспоминая ее милый нрав и чувствительное сердце. Похоже, что именно в таких обстоятельствах и было когда-то сказано: «Но вот – тебя нет, и сердце…» (1).

15

…умершей присвоен Третий ранг… – Звание кои, которое имела Кирицубо, соответствовало Пятому, реже Четвертому рангу. Лишь в исключительных случаях кои повышались до Третьего ранга и получали более высокое звание – нёго

Унылой, однообразной чередой тянулись дни. Когда совершались поминальные службы, Государь посылал в дом покойного Адзэти-но дайнагона гонцов с соболезнованиями. Время шло, но не рассеивался мрак, воцарившийся в его душе. Государь перестал оставлять на ночь в своих покоях придворных дам, лишь денно и нощно лил горькие слезы. У приближенных его тоже ни на миг не просыхали рукава. Так, обильны были росы в ту осень…

Только во дворце Кокидэн [16] , дворце Щедрых наград, и теперь не прощали умершую: «И чем она так привязала к себе Государя? Ведь вот уж нет ее, а он все не может обрести покоя».

16

Только во дворце Кокидэн… – Во дворце Кокидэн жила обычно императрица-супруга либо самая влиятельная наложница, в данном случае – мать Первого принца, именуемая в «Повести о Гэндзи» Кокидэн

Глядя на старшего принца, Государь с тоской вспоминал о нежной прелести младшего и то и дело посылал доверенных прислужниц и кормилиц, дабы справиться о нем.

Как-то вечером, когда налетел пронизывающий поля ветер и внезапно похолодало, воспоминания нахлынули с такой силой, что Государь решил послать в дом ушедшей миясудокоро даму по прозванию госпожа Югэи. Была прекрасная лунная ночь. После того как посланница удалилась, Государь долго еще лежал у выхода на галерею, созерцая луну и предаваясь печальным раздумьям. Прежде в такие часы они любили музицировать вдвоем. Как нежно пели струны под ее пальцами! Самые случайные слова, слетавшие с ее уст, пленяли неповторимым изяществом:

ах, она была так прекрасна, так непохожа на других… Как живая стояла она перед его взором, и все же это была даже не «явь, промелькнувшая в ночи…» (2). Когда госпожа Югэи, приблизившись к дому ушедшей, въехала во двор, ее поразило царившее кругом запустение. Как ни одиноко, по-вдовьи жила мать ушедшей, прежде ради дочери она всегда следила за порядком в доме и ей удавалось создавать хотя бы видимость благополучия… Теперь же, погрузившись во мрак отчаяния (3), она не поднималась с ложа, а травы в саду тянулись все выше, выше и, колеблемые пронизывающим поля ветром, придавали окружению бесконечно унылый вид. Лишь лунный свет проникал в дом, видно, «даже этот густой подмаренник ему путь преградить не мог» (4).

У южной стороны дома [17] гостью вывели из кареты, но ни она, ни несчастная мать долго не могли вымолвить ни слова.

– И без того горько мне, что задержалась в этом мире до сего дня, а теперь, когда высочайшая посланница изволила смахнуть росу с листьев полыни у моего дома, мне и вовсе стыдно… – говорит наконец мать и, не в силах сдержаться, плачет.

– Госпожа Найси-но сукэ [18] уже рассказывала Государю: «Придешь в дом ушедшей, и сердце разрывается от тоски, тяжко невыносимо». Увы, это правда, даже мне, неспособной проникнуть в душу вещей, трудно удержаться от слез… – отвечает госпожа Югэи и, немного помедлив, передает слова Государя: «Сначала мне казалось, уж не сон ли? Но, постепенно овладев собой, я понял, что пробуждения не будет, и мне стало еще тяжелее. И ведь рядом нет никого, кто мог бы разделить мое горе… Вот если бы вы приехали потихоньку во Дворец… Тревожусь и за дитя, мучительно сознавать, что приходится ему влачить дни среди росы слез… О, приезжайте скорее!» – Он не смог договорить, а ведь и заплакать было неловко: «Не подобает мне обнаруживать перед людьми свою слабость». – Ах, как больно было глядеть на него! Едва выслушав поручение, я поспешила к вам. – И она передала матери ушедшей письмо.

17

…у южной стороны дома… – Главное здание усадьбы было обращено фасадом к югу, с южной стороны находился главный вход (об устройстве аристократической усадьбы эпохи Хэйан см. «Приложение», с. 4, а также рис. на с. 56 [в начале главы «Вечерний лик» – Прим. сканировщика])

18

Найси-но сукэ – вторая по значению должность (первая – найси-но ками) в Отделении дворцовых прислужниц (Найси-но цукаса) (подробнее см. «Приложение», с. 68)

– Все померкло в глазах моих, но это милостивое послание – словно луч света… – говорит та и читает.

«Я ждал, что время хоть немного развеет мою печаль, но напрасно; проходят дни и луны, а в сердце все живет мучительная тоска. К милому сыну устремляю думы свои, удрученный тем, что не вместе лелеем его. Будем же видеть в нем память об ушедшей, и, прошу Вас, скорее приезжайте с ним во Дворец», – любезно писал Государь.

Ветер капли росыРазметал по Дворцовой равнине [19] .Шуму егоВнимаю, а думы в тревогеСтремятся к кустику хаги [20]–

19

Ветер капли росы разметал по Дворцовой равнине… – «Роса» в контексте стихотворения означает «слезы». Дворцовая равнина (Миягино) – местность в провинции Митиноку (восточнее современного города Сэндай), в данном случае – просто Дворец

20

…а думы в тревоге стремятся к кустику хаги… – Хаги (леспедеца двуцветная) – кустарник, цветущий осенью розовато-лиловыми цветами. В данном стихотворении под хаги подразумевается маленький Гэндзи

такой песней заключалось высочайшее послание, но несчастная мать и дочитать не смогла.

– Теперь я поняла, сколь тяжким испытанием может быть долголетие, – говорит она. – Стыдно становится «при одной лишь мысли: что думают сосны из Такасаго?» (5). Тем более неуместно появляться мне теперь за Стокаменными стенами [21] . Как ни признательна я Государю за частые послания, все же решиться трудно… А дитя… Что у него на сердце? Наверное, только и мечтает о том, как бы поскорее оказаться во Дворце. Его желание понятно, но, увы, печально сознавать… Так и передайте потихоньку Государю. О, я понимаю, что оставаться в доме столь злосчастной особы ему тоже нельзя. Не к добру, да и слишком высоко его положение, чтобы жить в этом бедном жилище…

21

…неуместно появляться мне теперь за Стокаменными стенами… – Стокаменные стены (момосики) – императорский дворец. «Момосики-но» (постоянный эпитет к слову «дворец») толкуется обычно как «стена, сложенная из ста камней» (т.е. неприступная стена, неприступностенный дворец). Есть и другие толкования (к примеру, некоторые комментаторы считают, что эпитет «момосики-но» означает «имеющий сто сидений для служилых лиц»)