Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 2)
Шрифт:
Не спрашивая женщину, кто она, Гэндзи не открывал ей и своего имени. Приходил он к ней в простом платье и – что самое необыкновенное – пешком. «Такого еще не бывало!» – дивился Корэмицу и обычно уступал своего коня Гэндзи, а сам бежал рядом.
– Может ли уважающий себя любовник приходить на свидание пешком? А если меня кто-нибудь увидит? – ворчал он, но Гэндзи, не желая никого посвящать в свою тайну, брал с собой лишь того самого приближенного, который когда-то сорвал для него цветок «вечерний лик», и мальчика-слугу, никому в тех местах не известного. Опасаясь, что тайна его будет раскрыта, Гэндзи не заходил даже в соседний дом.
Тем временем женщина терялась в догадках, не зная, чем объяснить столь странную скрытность. Она украдкой отправляла кого-нибудь следом за посланными Гэндзи, надеясь узнать, где живет ее возлюбленный, поручала слуге выведать, куда уводит его рассветная тропа, но тщетно – ее соглядатаи
Отправляясь на свидания с возлюбленной, он старался до неузнаваемости изменить свою внешность, переодевался в грубое охотничье платье [12] , скрывал лицо, приходил же и уходил ночью, когда все в доме спали, так что у женщины порой возникало опасение: уж не оборотень ли это, какие бывали в старину? Однако даже случайное прикосновение убеждал» ее в том, что перед ней человек, причем человек отнюдь не простого звания. «Но кто же он?»
Ее подозрения пали на Корэмицу: «Этот молодой повеса, живущий по соседству, наверняка здесь замешан». Но того, казалось, совершенно не занимало происходящее, словно и не подозревая ни о чем. он по-прежнему посещал их дом в поисках собственных развлечений, и женщине оставалось недоумевать и теряться в догадках: «Что же все это значит?» Но не знал покоя и Гэндзи: «А вдруг, усыпив бдительность мою своей покорностью, она внезапно скроется? Где мне искать ее тогда? Этот дом – не более чем временное пристанище, она может покинуть его в любое время, и я не уверен, что меня поставят об этом в известность…» Разумеется, если бы действительно произошло нечто подобное и Гэндзи, бросившись на поиски, вынужден был отступить, так ничего и не добившись, он скорее всего легко примирился бы с тем, что блаженство, дарованное ему судьбой, оказалось столь быстротечным, но пока он и помыслить об этом не мог без ужаса. В те ночи, когда, отдавая дань приличиям, Гэндзи воздерживался от свиданий, невыносимая тревога овладевала всем его существом, порой он был близок к безумию. «А не перевезти ли ее тайно в дом на Второй линии? – думал он. – Несомненно, люди сразу же начнут судачить и неприятностей не избежать. Но ни к одной женщине еще не влекло меня с такой силой. Какое же предопределение соединило нас?»
12
…переодевался в грубое охотничье платье… – Охотничье платье (каригину), состоявшее из кафтана с подвязанными рукавами и коротких шаровар (см. «Приложение», с. 107), надевалось аристократами, когда они хотели остаться неузнанными
– Позвольте мне найти какое-нибудь тихое местечко, где нам не нужно будет опасаться свидетелей, – предлагал Гэндзи, но женщина, беспомощно глядя на него, отвечала:
– Все это слишком неожиданно. Ваши речи ласкают слух, но вы ведете себя так странно, это пугает меня…
– В самом деле, – улыбался Гэндзи, – кто же из нас лисица-оборотень? Не противься же моим чарам, – ласково говорил он, и женщина покорялась ему, думая: «Что ж, видно, так тому и быть».
«Да, она готова уступить любому моему желанию, каким бы необычным, даже нелепым оно ни было. Удивительно трогательное свойство», – думал Гэндзи, и снова возникало у него подозрение: уж не ее ли То-но тюдзё называл «вечным летом»? Ему вспомнилось все, что тот рассказывал, но, понимая, что у женщины могли быть свои причины таиться, он не решался докучать ей расспросами.
Трудно было себе представить, чтобы такая женщина оказалась способной вдруг обидеться и уехать неизвестно куда, но, как знать, возможно, она и изменилась бы, если б Гэндзи стал навещать ее реже, оставляя надолго одну. Сам-то он полагал, что иные увлечения – возникни они у него – лишь умножили бы его нежность
Пятнадцатой ночью Восьмой луны яркий лунный свет, просачиваясь сквозь редкую деревянную кровлю, заливал все уголки дома, отчего и без того необычная обстановка казалась Гэндзи совсем уж диковинной. Ночь близилась к концу. В соседнем доме, видно, проснулись. Послышался непривычно грубый мужской голос:
– Ну и холода наступили! В нынешнем году дела идут из рук вон плохо! В провинцию ехать тоже бессмысленно… Да, надежд никаких. Эй, сосед, слышишь? – такие примерно фразы долетали до слуха Гэндзи.
Люди вставали, готовые приступить к своим жалким каждодневным трудам, тут же за стеной слышался шум, раздавались громкие голоса, и женщина совсем смутилась. Какая-нибудь надменная, привыкшая к роскоши особа на ее месте сквозь землю готова была бы провалиться от стыда. Но ни тяготы житейские, ни невзгоды, ни горести не ожесточали кроткого сердца возлюбленной Гэндзи. Нежная, девически хрупкая, она словно не понимала, что происходит вокруг, не замечала ни скудного убранства покоев, ни бесцеремонной шумливости соседей, и это пленяло Гэндзи куда больше, чем если бы она стыдилась и краснела.
Почти у самого изголовья громче шагов бога Грома застучали ступы по которым яростно колотили ногами.
«Отроду не слыхивал ничего подобного!» – подумал Гэндзи, прислушиваясь к этому грохоту, которого происхождение оставалось для него тайной. Множество других, не менее странных звуков доносилось до его слуха. Со всех сторон слышались приглушенные расстоянием удары вальков, которыми отбивали грубые полотняные одежды; по небу с громкими криками летели дикие гуси… [13] Все это, вместе взятое, трудно было вынести.
13
…приглушенные расстоянием удары вальков… дикие гуси. – Реминисценции из стихотворения Бо Цзюйи «Благодарю Мэн-дэ ночью, холодной от инея, гляжу на луну и вздыхаю»:
«Морозен и чист пейзаж зимней ночи.Вновь переживаю пережитое в прошедшем году.Белеет луна, как только что выпавший иней.Стук вальков и далекие крики гусей…»Они лежали у выхода на галерею. Гэндзи раздвинул дверцы и выглянул наружу: в крохотном, негде повернуться, садике рос благородный китайский бамбук, и роса на листьях блистала не менее ослепительно, чем в великолепном саду какого-нибудь вельможи. Совсем рядом назойливо звенел многоголосый хор насекомых, а ведь Гэндзи далее к «стрекотанью сверчка под стеной» [14] привык прислушиваться издалека. Но необычность обстановки лишь забавляла его. Чувство его было столь глубоко, что он охотно мирился со всеми неудобствами.
14
…к стрекотанью сверчка под стеной… – Ср. с написанным по-китайски стихотворением Минамото Ситаго (911-983) «Сверчки» из антологии «Ваканроэйсю» (1013):
«Где-то вдали в кустарнике стонут, ветер мрачно шумит.Затаенно звенят под стеною, холоден свет луны»Женщина обладала вполне обыкновенной наружностью, но что-то чрезвычайно милое и трогательное было в ее хрупкой фигурке, облаченной в светло-лиловое мягкое платье, из-под которого выглядывало нижнее, белое. Не обладая никакими исключительными достоинствами, она пленяла удивительной нежностью и изяществом черт. Стоило же ей заговорить, и столько в ней обнаруживалось прелести, что трудно было сдержать вздох умиления. «Вот только будь она чуть увереннее в себе…» – подумал Гэндзи, но так хотелось ему насладиться ее близостью без всяких помех, что он предложил:
– А что, если мы встретим рассвет в каком-нибудь тихом, уютном домике неподалеку? Оставаться здесь невыносимо.
– Можно ли так сразу? Это слишком неожиданно, – робко отвечала она.
Но Гэндзи с такой пылкостью клялся ей в верности не только в этой, но и в грядущей жизни, что в конце концов, успокоившись, она уступила.
Право, все в ней было будто не так, как в других женщинах, она казалась такой юной, такой неопытной, что Гэндзи окончательно потерял голову. Уже не считаясь с тем, что могут о них подумать, он подозвал Укон и, кликнув спутников своих, велел выводить карету. Прислуживающие госпоже дамы, как ни велико было их беспокойство, во всем полагались на Гэндзи, успев убедиться в искренности его чувств.