Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
Шрифт:
Жене нравилось играть на сцене больничного клуба. У нее действительно были способности, и публика любила ее, но нельзя было с этим мириться, пришлось запретить. Он сказал ей тогда: «Никто не вправе отказываться от лишений, в жизни больше надежд, чем исполненных желаний».
«Агния Борисовна всегда была свободна, — убеждает себя Студенцов, — никто не мешал ей распоряжаться собой».
У нее был любимый труд, счастливая возможность заниматься медициной. Хирургия давалась ей нелегко, но когда первые трудности остались позади, она вовсе оставила больницу. Нелегко было ему примириться с тем, что жена не будет его ближайшей помощницей, что она потеряна для науки и практики. Никто, однако,
Часы давно пробили полночь, а Яков Гаврилович все еще не находил себе покоя. Он думал о том, что в последнее время у него не всегда достаточно твердости и воли. Вот и сейчас сомнения мешают ему сделать правильный выбор. Два человека беспокоят его, они не могут и не хотят идти в ногу с ним. С одним или с другим надо расстаться, а у него не хватает решимости, как поступить. Он даже не мог бы твердо сказать, кто из них больше ему мешает. Михайлов мерзок и глуп, но он не посягает на убеждения директора, не навязывает ему своего образа мыслей и поведения. С ним порой неприятно, но спокойней, чем с другими. С Андреем Ильичом душа не на месте: если сейчас ничего не случилось, случится через час или через минуту.
Казалось бы, просто: с одним неприятно, но легко, а с другим неспокойно, чего еще думать, разве покой не превыше всего? Едва он решал, что это так, сразу же возникали сомнения. Убрать Андрея Ильича? За что? За какие провинности? Разве он непослушен, недостаточно старателен или корыстен? Уж лучше выгнать Михайлова. За этим решением последует новое, и прежнего как не бывало. Он словно разучился отличать добро от зла.
Истомленный сомнениями, Яков Гаврилович ложится в постель, но мысли и здесь не оставляют его.
Бывают в жизни человека мгновения, когда кажется, что тело и душа исчерпали себя, нет ни мыслей, ни чувств, нет сил сделать лишнее движение. Яков Гаврилович лежит с закрытыми глазами, и видится ему грозная ночь. С пылающего неба падают молнии и огненными копьями пронизывают землю. Глухой стон, словно эхо тревожного звона, несется от края до края земли. Из ночи встают толпы теней. Они движутся стеной, и слышатся глухие удары — слитные удары их сердец. На горизонте, в сиянии полыхающего неба, вырастает фигура. Она идет торопливо, ступает нетвердо, молнии вокруг падают дождем, вот–вот они пронзят человека, безликие тени задавят его. Кто этот странник? Куда он спешит? Яков Гаврилович вглядывается в даль и холодеет от ужаса: он узнает в нем себя. Это его окружают беспросветная мгла и безликие тени — невзгоды.
Студенцов просыпается. За окнами встает бледный осенний рассвет. Яков Гаврилович одевается и спешит незаметно выйти из дому. В гостиной горит свет и на диване за пяльцами все еще сидит Агния Борисовна, увидев мужа, она встает, идет к нему навстречу, берет его голову обеими руками и нежно целует.
— Ты не спала? — спрашивает он ее.
— Нет, — отвечает она, — от пялец не могла оторваться. А ты куда так рано спешишь?
— Хочу съездить к Сереже.
Она кивает головой: давно бы пора.
— Сделай мне одолжение, — говорит жена и ласково гладит его руку, — пригласи к нам на обед Андрея Ильича. Я хочу с ним познакомиться.
Он понял причину ее неожиданной нежности, горько улыбнулся и сказал:
— Хорошо, приглашу.
12
Мелкий дождик, по–осеннему резкий и холодный, закрыл небо и землю сумрачной мглой, навеял уныние на отцветшие поля, растворил поселок на горизонте и обратил в призрачную плотину еловый бор. Яков Гаврилович неохотно вышел из теплой и уютной машины, задержался взглядом на безотрадной картине затянувшейся осени и, вздрагивая от потока холодных
Вчера после ссоры с женой Яков Гаврилович, уже засыпая, подумал о Сергее, которого не видел давно, вспомнил их последнюю встречу, приятную прогулку у прозрачного озера, рыбную ловлю, и его потянуло к нему. Он представил себе, как Сергей обрадуется его приезду, как бросится к нему, но не обнимет, а только протянет руку и, чтобы скрыть свое волнение, скажет:
— А я давно тебя ждал… Как ждал!
Думы эти наполнили его радостью, от души отлегло, он уснул. С мыслью о сыне он проснулся.
Яков Гаврилович почувствовал, как дорог ему сын и как горячо он любит его. Куда–то исчезла печаль, а с ней и грустные думы. Чтобы не вспоминать о пережитом, о том, что его так истомило, он старался думать сейчас о чудесном доме на опушке елового бора, о юноше доброй души и его счастливой разумной жизни.
«Это его дом, — говорил себе Яков Гаврилович, — тут он живет, по этим комнатам ходит, за тем маленьким столом занимается, пишет письма родителям, из окон глядит на дорогу, на лес. Платяной шкаф с резной верхушкой, зеркало в раме красного дерева, кровать и многое другое отдано в его распоряжение. Он может запереть любую из комнат, — их слишком много для него одного, — переставить мебель, а от некоторой вовсе отказаться. Сергей знает, что ему делать, у него ясная и толковая голова. Маленькие неполадки — не в счет: в сенях облупилась штукатурка, печь давно не белена, обои невзрачны, — всему свое время, всего сразу не сделаешь».
Яков Гаврилович открывает дверь в маленькую комнатку, в ней тоже ни души, но такой беспорядок! Обрезки картона — на полу и на окнах, банка клея прикреплена к стене, серые нитки развешаны на подоконнике. В переплетный станочек зажат недонгитый учебник, иголка вставлена в корешок. Хозяин здесь, он на время лишь отлучился, сейчас откроется дверь, и все тут зашевелится.
На столе и на стульях свалены книги и свернутые в трубочку чертежи. Их тут немало, одни висят на стене, другие, незаконченные, лежат на чертежной доске. Над ними серьезно и много трудились, это видно по всему. Вот и орудия производства — измерительные линейки, циркули и таблицы, уснащенные ненавистными формулами. Яков Гаврилович не любит их. Глубоко безразличный к науке о числах и измерениях, он склонен в ней видеть сочетания цифр, исполненные мистического тумана. С тех пор как Сергей полюбил математику, Яков Гаврилович поверил, что именно формулы совратили сына и внушили ему отвращение к медицине.
Яков Гаврилович разглядывает комнату, стол, этажерку, перебирает бумаги. На видном месте висит программа занятий — четкая и ясная на каждый день; в аккуратно сложенных учебниках много закладок с точными датами предстоящих зачетов: не терпящие промедления — отмечены крестом, и совершенно отдельно лежит зачетная книжка студента первого курса заочного института механики. В ней пока еще нет ни единой пометки, но рассчитана она на много лет.
Яков Гаврилович почувствовал вдруг неловкость, словно подсмотрел чужую тайну, и поспешил отойти от стола. «Не надо было тут рыться, — с досадой подумал он, — Сергей не ребенок, у него могут быть свои и чужие секреты. Нехорошо! Он может в любую минуту здесь появиться».