Повесть о полках Богунском и Таращанском
Шрифт:
— А скажи: ты, видно, грамотный? — оглядел Ты лень Дениса, как будто увидел его впервые, с ног до головы. — Что за дурость написана вон на той мраморной доске золотыми буквами? Не понимаю по-французски. Наверно, какая-нибудь подлость супротив народа, а?..
К бронзовым воротам была прикована черная мраморная доска с высеченным на ней золотом девизом инквизиции: «Ad majorem glorian dei».
— «В величайшую славу бога», — перевел Денис. — Это, брат, когда попы людей за правду сжигали, так на лбу у них писали, по-латыни.
— А ну ж, давай, теперь я им ответ отпишу. Давай, хлопцы, швыдче
Мигом были принесены доска и мазницы с дегтем.
— Прицепляй доску над тою! — командовал Тыдень. — Та давай сюда квач!
И, перекинув стремя и став на седло, Тыдень под дружный хохот партизан вывел квачом на липовой доске:
«Бога нема тай не предвыдыця!»
Вслед за этим ворота отворились, и Тыдень с Денисом и Евтушенко въехали в длинную чудесную липовую аллею, ведущую к дворцу миллионера.
Денис, входя с Тыднем в одну из комнат дворца, увидел обломок фарфоровой статуэтки.
— Откуда это?
— Вот какая у нас глина, комиссар! У нас тут недра! — говорил, гордясь богатством своей земли, Тыдень. — Это из нашей глины. Такой глины на свете нет.
И он рассказал Денису о знаменитом фарфоровом заводе Терещенко.
— А спирт пьешь, комиссар? — спросил он Дениса. — Выпей вот, согреешься. Сейчас будет и яишня и огирки, все, что полагается у дорози. Хлопцам тоже полные харчи будут. Евтушенко там сам похозяйнуе, а мы побалакаем.
Тыдень поднялся с налитым до краем стаканом спирта в руке:
— Выпью ж за твое гостеванье, Денис Кочубей!
Он выпил.
— Не пьешь? Понапрасну не пьешь: это аптекарский, без никакой вони, — и голова не дуреет, и сердцу веселей.
— Все равно, он воняет бандитизмом, — сказал Денис. — И советую тебе не пить, если ты хочешь бороться с бандитизмом и стоять за правду и советскую власть, Борись прежде всего с собой.
— А это верно!
Тыдень бросил стакан об пол, разбив его на мелкие осколки.
— Ну, не буду! — торжественно сказал он. — И хлопцам велю не пить от сего часа.
— Ты меня не знаешь, — сказал он Денису, присаживаясь. — Я в горе сейчас. Я в горе, потому что ты меня не видишь. Я революционер и честный человек. Я рад, что ты приехал. Э, да что там! — махнул он рукой. — Давай поговорим о делах. Я уже знаю про тебя все, что мне надо знать. Партизанская разведка — ты ж знаешь, что такое. Только дай мне того военкома — он мой. А я сдаюсь советской власти — настоящей, а не поддельной. Не контрреволюционной заманке, что у нас на Глу-ховщине была. Тут была такая контрреволюция, что и оккупанты того не сочинили для чужого народа, как эти для своего. Какой он им «свой»? Это издыхающие гады. Издыхающий гад жалит, и хвостом жалит. Тут был такой гад, я наступил ему на хвост! — и больше ничего. В чем я виноват?.. Да, виноват! — крикнул он, увидев, что Денис собрался ему возражать. — Знаю, я виноват. И за все я отвечу. Я жизнью отвечу. Если для советской власти нужна моя жизнь — вот она!.. Мне она не нужна для себя.
Он распахнул грудь, и выражение его глаз было таким, что нельзя было сомневаться в его действительной готовности умереть хоть сейчас.
— Но того гада ты мне отдай. Иначе народ не успокоится. Народ— не человек, которого можно
— Ты неправильно рассуждаешь, Тыдень. Ты забываешь, что этот гад совершил преступление перед государством, и оно-то и будет его судить. И оно скажет народу о своем суде. А ты хочешь самосуда.
— Может, ты и прав, — подумав, сказал Тыдень.—
Я мог взять его для мести. Почему я этого не сделал? Потому, что я, как и ты, искал не мести, а справедливости. Давай руку. Зря я кричу.
И Тыдень, подавший Денису левую руку, спохватившись, пожал руку Дениса обеими руками.
Вошел Евтушенко.
— Ну как, Евтушенко, все в порядке? — спросил Денис,
— Все в порядке: люди накормлены, и кони отдохнули. Так как, товарищ Кочубей, будем догонять тую банду?
— Нет, — сказал Денис, — поручим это дело Путивлю. У нас здесь других дел до черта.
— Как? Значит, не пойдем в догоню? — вскочил Тыдень. И вдруг махнул горестно рукой и сел.
Денис незаметно для Тыдня сделал утвердительный знак Евтушенко, и тот вышел.
— Думаешь, кто это поковырял паркет? — спросил Тыдень, помолчав. — «Культурная» гайдаматчина да бывший офицер и мой командир Дубовицкого полка Артамонов вместе со своим адъютантом и политкомом Масловым, окончившим сельскохозяйственную академию и имеющим золотые очки на носу. Слышишь ты это? Видно, у тех людей нет будущего! Это ж — чума!.. Я, темный крестьянин, кузнец-самоучка, окончивший поповскую школу да сверх — десятилетнюю каторжную одиночку, где можно одичать и стать сумасшедшим и зверем, — хуже зверя! — я отнял этот дом у воров, разграбивших здесь народные драгоценности. Про ту их звериную «культуру», про эту немецкую «стервенцию» я не говорю уже: им чужое не дорого, но, говорят, у них дома садов не загораживают и мальчишка вишни не съест або яблоко с чужого дерева, бо то — дома. А эти ж — свои! Это ж наше народное имущество, — проклятые бродяги! Нет, ты мне ответь: когда кончится обман и презрение человека?
— Мы — в Советской стране, где есть наши законы, человеческие строгие законы победившего пролетариата, то есть народа. Чего ты волнуешься?
— Ты — в Советской стране, Кочубей, а я еще «за кордоном», — отвечал мрачно Тыдень. — Вот я до сих пор не знаю толком, — хоть ты со мной говоришь, как с человекам, — кто ты такой, чего сюда приехал? Может, и это обман? Может, я уже арестованный тобой преступник и ты только играешься со мной, как кот с мышью.
— Передо мною ты не преступник, хоть я всего еще о тебе не знаю. Но для советской власти ты преступник — и должен будешь отвечать, если не оправдаешься.
— Отправь меня до Ленина, я оправдаюсь, потому что вы мне все не судьи.
— Мы будем судить тебя по ленинским законам. И, может, тебя и оправдаем. Пока я еще не знаю за тобой таких преступлений, для которых нет оправданий. Может, они и есть, да я их не знаю. Судить буду не я. Но я буду защищать тебя перед судом и советской властью.
Тыдень молча протянул руку Денису и крепко, благодарно ее пожал.
— Куда ты послал Евтушенко? — спросил вдруг Тыдень, как будто что-то заподозрив и беспокойно оглядываясь.