Повесть о Зое и Шуре
Шрифт:
Лидия Николаевна еще помолчала.
– Очень упорная девочка, - снова заговорила она.
– Ни за что не отступит от того, что считает правильным. И ребята понимают: она строга со всеми, но и с собой тоже; требовательна к ним, но и к себе. А дружить с нею, конечно, не легко. Вот с Шурой другое дело, - Лидия Николаевна улыбнулась, у того много друзей. Только вот заодно пожалуюсь: не дает проходу девочкам и дразнит и за косы дергает. Вы с ним об этом непременно поговорите.
СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ
В траурной рамке - лицо Кирова. Мысль о смерти несовместима с ним
Горе было поистине всеобщим, народным - такое Зоя и Шура видели и переживали впервые. Все это глубоко потрясло их и надолго запомнилось: неиссякаемая человеческая река, медленно и скорбно текущая к Дому Союзов, и слова любви и горя, которые мы слышали по радио, и исполненные горечи газетные листы, и голоса и лица людей, которые могли в эти дни говорить и думать только об одном...
– Мама, - спрашивает Зоя, - а помнишь, в Шиткине убили коммунистов?
И я думаю: ведь она права. Права, что вспомнила Шиткино и гибель семи деревенских коммунистов. Старое ненавидит новое лютой ненавистью. Вражеские силы и тогда сопротивлялись, били из-за угла - и вот сейчас они ударили подло в спину. Ударили по самому дорогому и чистому. Убили человека, которого уважал и любил весь народ.
Ночью я долго лежала с открытыми глазами. Было очень тихо. И вдруг я услышала шлепанье босых ног и шепот:
– Мама, ты не спишь? Можно к тебе?
– Можно, иди.
Зоя примостилась рядом и затихла. Помолчали.
– Ты почему не спишь?
– спросила я.
– Поздно уже, наверно, второй час.
Зоя ответила не сразу, только крепче сжала мою руку. Потом сказала:
– Мама, я напишу заявление, чтобы меня приняли в пионеры.
– Напиши, конечно.
– А меня примут?
– Примут непременно. Тебе уже одиннадцать лет.
– А Шура как же?
– Ну что ж, Шура поступит в пионеры немного погодя.
Опять помолчали.
– Мама, ты мне поможешь написать заявление?
– Лучше сама напиши. А я проверю, нет ли ошибок.
И снова она лежит совсем тихо и думает о чем-то, и я слышу только ее дыхание.
В ту ночь она так и уснула рядом со мной.
Накануне того дня, когда Зою должны были принимать в пионеры, она опять долго не могла уснуть.
– Опять не спишь?
– спросила я.
– Я думаю про завтрашний день, - негромко отозвалась Зоя.
Назавтра (я как раз рано пришла домой и за столом проверяла тетради) она прибежала из школы взволнованная, раскрасневшаяся и тотчас ответила на мой безмолвный вопрос:
– Приняли!
"А КТО У НАС БЫЛ!"
Прошло некоторое время, и однажды, вернувшись с работы, я застала Зою и Шуру в необычном возбуждении. По их лицам я сразу поняла, что произошло что-то из ряда вон выходящее, но не успела ничего спросить.
– А кто у нас был!.. Молоков! Молоков к нам в школу приезжал! наперебой закричали они.
– Понимаешь, Молоков, который челюскинцев спасал! Он больше всех спас, помнишь?
Наконец Шура начал рассказывать более связно:
– Понимаешь, сначала он был на сцене, и все было торжественно, но как-то
– неожиданно закончил Шура. И добавил с глубоким вздохом: - Вот и Молокова повидал!
И видно было: человек дождался часа, когда сбылась его заветная мечта.
ЧУДЕСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Уже давно мы встречаем на улице юношей и девушек в перепачканных землей и рыжей подсыхающей глиной спецовках, в резиновых сапогах и широкополых шахтерских шляпах. Это строители метро. Они озабоченно перебегают от шахты к шахте или после смены неторопливо шагают посреди улицы. И, глядя на них, не замечаешь запачканных мешковатых спецовок, а видишь только лица удивительные лица, на которых сквозь усталость светятся радость и гордость.
На людей в таких спецовках смотрят с уважением и интересом: первые строители метрополитена - это не шутка! Наверно, не только в Москве, но и в Осиновых Гаях и в далеком Шиткине люди каждый день ищут в газете сообщения о том, как строится наше метро. И вот помню, в весенние дни 1935 года мы узнали: метро готово!
– Мама, мы в воскресенье всем отрядом пойдем смотреть метро!
– сообщила Зоя.
– Пойдешь с нами?
В воскресенье утром я выглянула в окно: лил дождь. Я была уверена, что экскурсию в метро отложат, но ребята вскочили и стали торопливо собираться. Ясно было, что им в голову не приходит отказаться от затеянного.
– А погода?
– нерешительно сказала я.
– Подумаешь, дождик!
– беспечно отозвался Шура.
– Польет, польет и перестанет.
У трамвайной остановки уже собралось много ребят. Дождь, по-моему, даже веселил их: они кричали, шумели и весело приветствовали нас.
Потом мы все забрались в трамвай - в вагоне сразу стало шумно и тесно и вскоре были уже у Охотного ряда.
Ступив на мраморный пол вестибюля, ребята тотчас притихли, словно по команде: тут уж некогда было даже разговаривать - так много надо было рассмотреть!
Мы чинно спустились по широким ступеням и невольно приостановились: дальше начинались настоящие чудеса! Еще секунда - и мы с Зоей и Шурой первыми ступаем на убегающую вниз рубчатую ленту. Шура шумно вздыхает. Нас неуловимо, плавно сносит куда-то. Рядом скользят черные, чуть пружинящие под рукой перила. А за ними, за гладким блестящим барьером бежит живая дорожка другого эскалатора, но уже не вниз, а вверх - навстречу нам. Так много людей, и все улыбаются. Кто-то машет нам рукой, кто-то окликает нас, но мы едва замечаем их: мы слишком поглощены своим путешествием.