Повесть об одном эскадроне

Краевский Борис Прохорович

— Ура Наташе! — провозгласил с набитым ртом Харин.

— Ты хоть прожуй, медведь. Где только тебя вежливости учили? В берлоге?… — отозвался Швах.

— Вы его не слушайте, Наташа, я ничего…

— Ну, для ничего ты слишком много места занимаешь.

Харин засмеялся первый.

— Скажите, Наташа, — не унимался Яшка, — и как это наш Костя себе такую симпатичную спасительницу нашел? Почему меня никто не спасает, не выхаживает?

— Да перестань ты! Уступи лучше место девушке. Ишь уселся, где дыма нет, —

вступился за Наташу практичный Егоров. — Поешьте, а?

— Во, у меня ложка чистая есть, запасная, — предложил Фома, опасливо поглядывая в сторону Яшки. Услышит про запасную ложку, проходу не даст. Кажется, пронесло…

— Между прочим, Наташа, у нас тут и Харин запасной есть!

«Вот, ушастый, услыхал», — удивился Фома и помрачнел.

Наташа, да и все другие, с ожиданием, с каким смотрят обычно на фокусника, уставились на Шваха.

— Вот, полюбуйтесь, — Яшка осветил прижавшегося в угол Семена. Все засмеялись, так был похож он на Харина-большого. Засмеялась и Наташа: ей вдруг стало легко и просто среди этих людей. Она поймала взгляд Кости и благодарно ему улыбнулась.

— Не одного тебя эта барышня выходила, — услышал Костя незнакомый голос с хрипотцой. — Мне она тоже помогла, перевязку сделала там, в камере.

Наташа оглянулась на голос и узнала своего недолгого соседа по камере. Он улыбнулся и весело посмотрел на нее добрым, широко открытым единственным глазом.

— Спасибо тебе, дочка. Душевный ты человек, правильный.

— Ну зачем вы так, — покраснела Наташа. — Ведь я ничего особенного не сделала. — И, чтобы скрыть смущение, поспешила переменить разговор: — Я так и не знаю, как вас звать. Не успела спросить тогда…

— Зови дядей Петро. Все так кличут. А от доброго слова не отказывайся. Его не легко заслужить, — доброе-то слово.

Глава семнадцатая

Утро пришло хмурое, серое. Неистребимая осенняя сырость проникала повсюду, пронизывала, казалось, весь мир.

Наташа проснулась и, не открывая глаз, смирно лежала под теплой шинелью, вставать не хотелось: при каждом движении плотное сукно шинели топорщилось и в щели заползали злые струйки сырого, промозглого холода.

От усталости и невероятных передряг вчерашнего дня мысли путались, перескакивали с предмета на предмет.

Радостное возбуждение, овладевшее ею вчера, растаяло, и теперь будущее представлялось девушке туманным и неясным, как это осеннее утро. Она была благодарна эскадронцам и Косте за освобождение из тюрьмы и за хорошую встречу. Чуть улыбнулась, представив гнев и досаду барона. Но улыбка тотчас исчезла. А что дальше? Куда она пойдет? Что будет делать? Где жить? В Краснинку возвращаться нельзя. В этом красном отряде она не нужна, да и по силам ли ей гарцевать на коне рядом с таким, как Фома, Костя или этот задиристый одессит?

Так что

же дальше, что ждет ее в этом отряде, среди красных, к которым она даже еще не знала, как относиться? Костя — но ведь даже Костя почти не обращал на нее вчера внимания. Только накормил. Как Джерри… Ией стало до слез жалко себя, одинокую, брошенную в сырой землянке, где холодно, неуютно, где стоят какие-то ящики и остро пахнет противным маслом. Что делать?

Наташа неосторожно пошевелилась, и те крохи тепла под сыроватой шинелью, которые накопились за ночь, стали уходить. Она завозилась, пытаясь подоткнуть полы под себя — еще хоть на короткое время погрузиться в приятную бездумную дрему, в тепло, в тишину, — но тут возле землянки послышались голоса. Говорил, видимо, командир — Наташе запомнился его хрипловатый, гулкий бас. Она прислушалась.

— …Конечно, я так и знал, что здесь сидишь, караулишь…

— Доброе утро, товарищ командир!

Это голос Кости. Значит, он сидел около ее землянки всю ночь? Наташа почувствовала, что краснеет. Пожалуй, она была несправедлива к бедному Косте. А почему бедному?

— …Так что нам с ней делать?

Конечно, так она и знала. А ведь вчера командир показался ей симпатичным.

— Ну сам ты думал? Приволок в отряд помещицу, изнеженную девчонку. Что прикажешь с ней делать?

Наташа хотела крикнуть, что она не изнеженная, не помещица, что нельзя же так… Но почему Костя молчит?

— Она настоящая, Николай Петрович, она даже революционные книги читала…

«Молодец Костя», — подумала Наташа и тут же услыхала громкий смех командира.

— Книги, говоришь, читала? Да что с тобой говорить, сам ты ни черта не читал… Не знаешь, что с девчонкой делать? Так и скажи… Тебе бы только целоваться…

Наташа вскочила, уронив шинель. Вот как о «ей думают? Ну…

— Скажи спасибо дяде Петро, — опять загудел командирский бас, — надоумил меня. Очень он хорошо о ней говорил, о твоей девчонке. В одной камере с ней был… Говорит, нужно оставить ее здесь с ранеными, с теми, кто с нами идти не может. Говорит — она фельдшер…

В который раз уже за последние несколько дней чужие люди решали за Наташу ее судьбу, но, странно, сейчас она не чувствовала возмущения. Более того, ей показалось, что этот суровый насмешливый командир вовсе не так уж страшен и суров.

Девушка высунулась из норы, ведущей в землянку.

— Я все слышала… Благодарю за помещицу… — Почему она сказала именно эти слова? Ведь хотела поблагодарить командира.

— Простите… Я не то имел в виду…

— Наташа… — Но на Костю девушка внимания не обращала.

Она с удовольствием отметила, что командир встал и что он немного смущен.

— В конце концов, это не имеет значения. Помощь нужна не вам, а больным… Отведите меня к ним!

Позже Яшка так рассказывал об этом: