Повести и рассказы разных лет
Шрифт:
Миссис Краббе встретила меня на станции. По пути она рассказала мне, что Тома мучает множество самых разнообразных тревог, отчего он совершенно пал духом. Расходы на содержание дома огромны, пациентов же можно пересчитать по пальцам. Он очень хотел бы со мной поговорить — что если мой практический опыт окажется ему чем-то полезен?
Внешне Краббе определенно изменился к худшему и выглядел как изможденный труп. Прежняя бесшабашная веселость явно покинула моего друга, хотя, увидев меня, он заметно просветлел.
Поужинав, мы втроем собрались на военный совет. Тут-то Краббе и изложил передо мной суть своих проблем. — Ради всего святого, Бартон, скажи, что мне делать! — воскликнул он. — Прославься я чем-нибудь, и все бы пошло как по маслу, но на мою дверную табличку никто и внимания не обращает, тем более, что врачей в районе — что сельдей в бочке. Не удивлюсь, если окажется, что все тут полагают, будто я — доктор богословия. Ладно бы еще мои конкуренты были стоящими специалистами, так нет же! Все это — ископаемые сморчки, отставшие от времени на полвека, не меньше! Взять хотя бы старого Маркхэма, который живет вон в том кирпичном доме и лечит практически весь город. Готов поклясться, он понятия на имеет, в чем разница между локомоторной атаксией и гиподермическим спринцеванием, но поди ж ты — известен в массах! Покорность, с какой это стадо больных баранов плетется к нему в приемную, просто-таки отвратительна!
А чего стоит Дэвидсон, что живет чуть дальше по этой же дороге! Хочешь знать, кто он? Член Американского Лингвистического общества! Вот так. На днях рассуждал в медицинском собрании об эписпастическом параличе представь, перепутал его с эписпастическим ликвором. [48] А заработки этого типа на порядок выше моих!
— Ну, так стань известным, начинай публиковаться, — сказал я.
— Но о чем писать, скажи на милость? — взмолился Краббе. — Где взять хотя бы одну историю болезни, если больных — нет?! Наливай себе и давай-ка сюда бутылку.
48
спинномозговая жидкость
— Может быть, тебе самому пару историй выдумать? Ну, для начала хотя бы?
— Хорошая мысль, — задумчиво проговорил Краббе, — Тебе, кстати, не попадалась моя "Дискосферическая кость в желудке утки"?
— Попадалась. По-моему, вышло неплохо.
— Неплохо — не то слово. Уточка-то моя, дружище, костяшку домино сожрала! Ко мне она слетела, ну, словно ангел с небес! Потом я взялся за эмбриологию рыб, поскольку рассудил так: если даже я в этом деле ровно ничего не смыслю, то уж по меньшей мере 95 процентов населения в этом — мои полные единомышленники. Но выдумывать от начала и до конца целые истории болезней… Не слишком ли это смело?
— Тяжкий недуг требует сильнодействующих средств, — заметил я. Помнишь старика Хобсона из нашего колледжа? Раз в год он отправляет в "Бритиш медикэл" письмо, обращаясь к читателям с просьбой сообщить ему, во сколько сейчас обходится содержание лошадей в деревне. А потом в справочнике напротив своего имени указывает "Автор оригинальных вопросов и реплик научного свойства, регулярно публикуемых научными изданиями".
Хохот Краббе прозвучал как в лучшие наши студенческие годы.
— Ладно, старина, — наконец сказал он, — продолжим наш разговор завтра. В конце концов, ты у нас гость: нельзя же мне быть таким эгоистом. Пойдем побродим: обозрим наши бриспортские красоты, если можно так выразиться.
С этими словами он набросил на себя какое-то траурное пальтишко, нацепил очки, нахлобучил шляпу с уныло отвисшим краем, и остаток дня мы провели, прогуливаясь туда-сюда и обсуждая всякую всячину.
На следующий день военный совет собрался повторно. Было воскресенье: мы уселись с трубками у окна и принялись разглядывать уличную толпу, перебирая один за другим возможные планы завоевания местной публики.
— Трюк Боба Сойера? Пройденный этап, — уныло отчитывался Краббе. — Да, прихожу в церковь, сижу там какое-то время, потом сломя голову выбегаю в самый разгар службы… Все без толку — никто не знает, кто я такой! В прошлом году накатал перед парадным чудную ледовую дорожку: на протяжении трех недель ежедневно полировал ее по ночам. За все это время поскользнулся на ней только один человек, да и тот поковылял через дорогу к приемной Маркхэма. Ну, разве это не ужас?
— Это — ужас, — согласился я.
— Наверное, следовало бы с апельсиновыми корками поэкспериментировать, — продолжал Том, — но, слушай, когда перед домом врача весь тротуар ядовито-желтый, по-моему, это так противно!
— Противно, согласен, — кивнул я.
— Как-то ночью явился ко мне парень с разбитой башкой, — вспомнил Том. — Я наложил ему швы, но он оставил кошелек дома! Через неделю пришел снимать швы — снова без денег! По сей день этот парень, Джек, где-то разгуливает с куском моей веревки в голове, — и пока я не увижу денег, она там останется!
— А не сотворить ли нам несчастный случай, благодаря которому ты стал бы известен широкой публике? — предположил я.
— Дорогой мой, это мне как раз и нужно. Пропечатай мое имя в "Бриспорт кроникл", и пять сотен годовых, считай, в кармане. Тут же отношения почти семейные: люди хотят одного — точно знать, что я — здесь, с ними. Но если не уличной дракой и не увеличением численности своего семейства, то как еще я могу им сообщить о себе? Ах, эта Дискосферическая кость в утке! — как могла бы она взволновать сердца людей! Подхвати благую весть Гексли, [49] или кто другой, для меня это был бы блестящий дебют. Но все восприняли известие с таким отвратительным спокойствием, будто домино — это утиный корм.
49
Томас Гексли(1825–1895} — английский биолог, соратник Дарвина.
— Слушай, вот что я сделаю, — заключил он, разглядывая дворовую живность. — Надрежу каждой дно четвертого желудочка и подброшу всю компанию Маркхэму. От этого у них развивается дьявольский аппетит: старик и вся его челядь мигом помрут с голоду. Что скажешь, Джек?
— Слушай, Томас, ты хочешь увидеть свое имя в газетах — правильно я тебя понял?
— Суть моих стремлений сформулирована тобой исключительно точно.
— Ну так, Бог свидетель, ты его там увидишь!
— А?.. Правда? Это почему же?