Повести и рассказы
Шрифт:
Старик говорил глухо, – усы мешали, – но веско и даже торжественно, как власть имеющий.
– Я их так понимаю, что смещение произошло: Христа-то они забыли, а обычай христианский соблюдают не в пример многим и из наших. Водки не пьют, никому худого не делают, воровства промеж них нет… нравственность имеют высокую и себя очень соблюдают. Наших не чуждаются, нет, но только идола своего никому показывать не могут. Такой у них, значит, закон… А старичок тот у них заместо главного шамана, что ли, считается. Очень правильный старичок. А теперь у них такое идет, что ну!.. И какие последствия
– Фью! – самоуверенно присвистнул Веригин и посмотрел на свое ружье, стоявшее в углу. Ему было досадно, что старик как бы нотацию ему читает, и тем более досадно, что ему самому было стыдно своей мальчишеской выходки.
Старик покачал головой, но ничего но сказал и стал наливать на блюдечко.
Шутов с тревогой посмотрел на него.
– А ты знаешь, ты в самом деле не ходи, подожди! – волнуясь, сказал он.
– Наплевать! – хвастливо возразил Веригин, именно потому, что ему самому что-то стало жутко, и стыдно было в этом признаться.
В избе было душно и темно. Лампочка давала мало свету; по стене от самоварного пара быстро проползали и исчезали под потолком дымные тени.
– Нехорошо! – повторил старик как бы про себя.
– Ну, что ж, – заговорил Веригин, озлившись на его осуждающий тон, – вы, верно, человек религиозный, следовательно, должны одобрять мой поступок: разрушил идолопоклонство!.. Святые отцы всегда так поступали.
Старик покосился на него, показывая, что понял насмешку.
– Вашему делу святые отцы не пример! – неодобрительно сказал он. – И не все правильно и святые делали.
– Что ж, по-вашему, не надо бороться с суевериями? Пусть себе идолам поклоняются, что ли? – насмешливо спросил Веригин.
Старик помолчал.
– Всяк человек своего идола имеет! – наставительно возразил он. – Не в том дело, чему человек поклоняется… Нам с вами чужую веру гнать не к лицу!.. Ты свою веру знай, барин, а чужой не касайся. Ты себя в добре держи и будешь тем самым Богу слуга. Не в храме, а в духе! – торжественно и непонятно возгласил старик, значительно подняв толстый, заскорузлый палец.
– Так то дух, а то деревянный чурбан! – не вдумываясь в слова старика, возразил Веригин.
– Чурбан!.. А ты во что веришь, барчук? – уже явно неодобрительно вдруг спросил старик и зорко уставился на Веригина.
Веригин засмеялся.
– Я в человечество верю, старик!
– В человечество? – раздумчиво и как бы с недоверием переспросил Федор Иванович. – В человечество!.. Ну, ин по-твоему… И крепко веришь?
– Верно, крепко, коли сюда попал!
– Во! А почем ты знаешь, что твоя вера – правая?
– Я думаю!
– А ты не думай, а говори, как понимаешь! Вот, скажем, и я, и Василий Васильевич, и старичок тот, и урядник наш, скажем, тоже – люди-человеки. Так ты и в нас веришь?
– Ну, почему – в вас?.. Я, старик, в идею человечества верю! – улыбнулся снисходительно Веригин.
– Ась? – переспросил Федор Иванович и наклонил ухо, из которого торчали седые волосы.
– Ну, во всех вместе верю! – смеясь, пояснил Веригин.
– Нет,
– Как? – в свою очередь переспросил Веригин.
– Намедни к нам миссионер приезжал, – как бы не слушая, продолжал старик, наливая чай, – собрал народ, книги вывалил и пошел: не так крестимся да не так молимся, неправедно, значит, живем и через то геенне огненной уготованы!.. А у самого рожа, как самовар… Постник!.. Ты-то как крестишься, когда анафеме людей предаешь? – спрашиваю… Как ты Богу молитвы возносишь перед образами постников великих, ежели от тебя винищем разит?.. Осерчал, изругал, да и уехал!.. Смеялись потом наши… А мне не смешно!.. Человек не Богу, а вере кланяется… Построил себе церкву, ей и служит, а в жизни у него Бога-то и нет!.. Руки да язык верят!.. К чему такая вера, хоть будь она самая расправильная? Ни к чему!.. А тот старичок, которого ты изобидел и, может, веры решил, своему идолу нелицеприятно служил!.. Дай Бог тебе, чтобы ты так со своим человечеством жил, как он со своей чурбашкой!.. А ты зачем человеку зло сделал, коли в человека веришь?..
– А черт же его знал! – обозлился Веригин и в замешательстве стал закуривать, притворяясь, что все его внимание поглощено огоньком спички.
– Нет, не черт! – укоризненно возразил старик. – то знай, что у каждого свой чурбан есть, и никакая перед другой никакого преимущества не имеет. Бога никто же не видел нигде же!.. Ты Бога спрашивал, какая вера ему милее?.. Перед ним все веры равны, а человеку та и лучше, от которой в нем зла меньше. Ты мимо своего чурбана на Бога смотри, так чурбан-то уже и не чурбан выйдет!.. Вот тебе и весь сказ, а ты над ним подумай. А я пойду… Покорнейше благодарим за угощение…
Старик перевернул стакан, положил огрызок сахара на донышко и встал.
– Большой вы философ! – смешливо сказал Веригин.
– Философ! – горько повторил старик и безнадежно покачал головой, – Прощения просим.
Он вышел, низко нагнувшись в дверях. Веригин и Шутов долго молчали. Глухой голос, казалось, остался в комнате и давил на душу.
– Любопытный старик! – наконец сказал Веригин, единственно потому, что не знал, что сказать.
– Он умный старик! – оживился Шутов. – Я с ним очень люблю беседовать… Есть в нем что-то крепкое!
– Да-а… – неохотно согласился Веригин, которому досадно, что старик как будто бы отчитал его.
– А у нас все вразброд пошло! – помолчав, заметил Шутов, очевидно перескочив к этому от фразы о крепости старика. – Все переругались, перессорились, все программы перепутали… Проиграли дело, а теперь и торгуются, кто прав, кто виноват!.. Тяжело слушать!.. И что тут спорить. Все виноваты!.. Мало было готовности идти до конца… А в сущности, что ж: нельзя от всех требовать геройства!
– Ты-то достаточно, кажется, погеройствовал! – заметил Веригин, с невольной лаской посмотрев на жидкие больные волосы и ясные открытые глаза.