Повести и рассказы
Шрифт:
«Броситься!.. Вот возьму и брошусь», – мелькнуло у нее в голове.
Две мягкие пушистые косы через плечи свесились вниз, площадка колыхалась, точно ускользая из-под ног, но маленькие ручки крепко держались за холодную железную палку, и было страшно смотреть. Изогнувшись гибкой спиной и выпуклой грудью, она сделала движение, какое делает падающая кошка, и выпрямилась.
Мимо замелькала березовая роща, тихая и белая, как ряды чистых и юных невест, замерших в ожидании.
В разгоряченное лицо повеяло
В нервно-дрожащей молодой груди запеклось бессильное, тоскливое раздражение.
А в вагоне уже стали успокаиваться и послышались голоса, еще возбужденные, но уже звучащие нотками удовольствия сознания избегнутой, но все-таки, как-никак, а испытанной опасности. Все устроились и разместились, и оказалось даже просторно, точно толпа растаяла. Старый Зек снял шляпу и вытирал потное, красное лицо. Он довольно улыбнулся Зиночке.
– Ну, теперь все слава Богу… Дома жалко, ну, да Бог с ним… Пока поживем на даче, а там видно будет…
– Почему вы думаете, папа, что непременно в «ваш» дом попадут? – сухо и зло спросила Зиночка, глядя в сторону.
Зек понял подчеркиванье и обиделся. В нем вдруг возмутилось все его воробьиное право на свою жизнь.
«Эта молодежь теперь думает, что она только и живет честно, как следует, оттого, что лезет на рожон… Кого они хотят этим удивить? Все это и мы переживали… знаем… К чему этот фарс мальчишеский?..»
– Почему же это «ваш»? – вызывающе-сердито спросил он. – Это такой же мой дом, как и твой…
– А потому… – с внезапными слезами в голосе, не помня, что говорит, ответила Зиночка, – что это подло!.. бежать!.. гадость!..
Зек вспыхнул. Стоявшие на площадке толстый лощеный господин в серой шляпе и старый человек, похожий на заморенного долголетней работой рабочего, прислушались к разговору. Толстая старая купчиха, с глупым ужасом в заплывших глазах, уставилась на Зиночку.
– А по-моему, подлость и гадость подвергать жизнь других людей опасности из-за своих бессмысленных мечтаний! – краснея кирпичным цветом и раздраженно выталкивая крикливые слова, повысил голос Зек.
– Папа! – возмущенно, как будто ее ударили, вскрикнула Зиночка.
– И совершенно правильно, – как бы в сторону, не глядя на них, пробормотал господин в серой шляпе.
– Чего вы ломаетесь? – продолжал старый Зек, все более и более раздражаясь и чувствуя, что не может чего-то доказать, без чего все-таки в глубине души скверно. – И будьте вы искренни… к чему эти фразы?.. И вам жить хочется, и вы такие же люди, как и мы… Это все позы… Как же, герои!.. Кого вы этим удивить хотите?..
– Однако мы остаемся же!.. – горячо крикнула Зиночка. – Позы иногда кончаются смертью, а это уже не позы.
– Какие отчаянные!.. – с искренней жалостью охнула
– Не все и умирают-с!.. – вдруг откровенно и, нагло повернувшись и зло усмехаясь, заметил господин в серой шляпе. – Ведь вот вы же не остаетесь!..
Зиночка покраснела и растерянно взглянула сначала на него, потом на отца.
– Я!..
Зек вспыхнул, но промолчал.
«Пусть, пусть… это ей уроком будет», – подумал он и обижаясь за дочь, и озлобленно довольный.
– Простите, ваша милость, конечно, оно так, что которые ломаются, – отозвался старый рабочий.
– Я там ничего не могу сделать… – пробормотала Зиночка умоляюще.
– Так нечего и громкие фразы говорить, – пробормотал Зек, уже жалея ее и раскаиваясь в своей жестокости.
– Простите, ваша милость, конечно, нечего! – опять отозвался рабочий. – Говорят, говорят, простите, по молодости… а расплачиваться, простите, приходится нам…
– Вам-то стыдно так говорить… – опять загораясь, возразила Зиночка. – За вас же больше всего и идут… вам же лучше хотят… И вам не бежать от товарищей надо, а быть там, с ними…
Рабочий снисходительно посмотрел на нее сверху.
– Нет, уж простите, ваша милость, на это мы не согласны. Мы, простите, прекрасно понимаем, что это для нас делается, но жизни своей, простите, каждому жаль… хоть барышне, хоть рабочему человеку…
– Да ведь… жизнь у вас тяжелая, вы… чем занимаетесь?
– Мы на цинковом заводе, простите, работаем.
– Вот видите, на цинковом! – наивно обрадовавшись повороту разговора, сказала Зиночка, доверчиво глядя в глаза рабочему. – Я слыхала, что там самые ужасные условия труда.
– Это, простите, ваша милость, верно… Мало кто и выживет… – вздохнул рабочий, и по его испитому желтому лицу скользнуло что-то грустное и задумчивое.
– Ну, вот видите… – заторопилась Зиночка. – Чего же вам жалеть?.. в крайнем случае, чем смерть хуже такой жизни?
– А вы, простите, ваша милость, об этом рассуждать не можете, – вдруг меняясь в лице и зло скашивая обиженные глаза с красными воспаленными веками, резко проговорил рабочий.
– Почему же? – растерявшись, спросила Зиночка.
– А потому… Вы, простите, разума еще не имеете… жить нам не менее вашего хочется… Вы, простите, ваша милость, по молодости лет не знаете, что говорите…
Голос у него был полон злобной и непонятной обиды. Толстый господин торжествующе засмеялся и оглянулся на Зиночку.
– Ну, ты, любезный, потише… – крикнул Зек.
Рабочий хмуро оглянулся на него, но промолчал и только пошевелил тонкими, иссохшими от цинка челюстями.
Зиночка, как побитая кошечка, украдкой пробралась к отцу и испуганно оглядывалась на рабочего. Купчихе стало жаль ее, она вся рассиропилась и, скрестив руки на пухлом животе, жалостливо пропела: