Повести и рассказы
Шрифт:
— Все.
И она снова странно, сбоку, взглянула на него.
— Так и знал, что не скроет. Но ладно. Ты не сердись, между прочим, что я даже к дрезине не подбежал. Ни секунды. Война.
И он потер рукой щеку.
— Война. Так все это внезапно. Ждали, а все-таки внезапно. Идите. Павел, посади как следует.
Билибин продолжал пребывать в непонятном восторге.
— Довезу! Довезу! — гудел он, не настаивая больше на том, чтобы явиться к начальнику дороги.
Шерстнев поцеловался с ним, потом с Леночкой. Леночка чуть тронула его щеку губами, прищурилась, как бы ища в нем какой-то
— Какое у тебя было поручение? — спросила она.
— Да вот то самое — взорвать мост.
Он один был среди них троих открыт настежь, без тайн, хитростей и подозрений.
— Взорвать мост?
— Ну да, Павел же тебе говорил. Леночка, дорогая, уезжай, у меня душа не на месте. Когда я увидел, что бомба прямо в дом… Нет, не хочу… Уезжай. Тебе-то уж тут совсем делать нечего. Каждую минуту может быть налет, обрыв путей, все, что угодно. Словом — уезжай.
Он притянул ее к себе и поцеловал.
— В армию вместе пойдем, — сказал он. — Береги ее, Павел, в дороге.
Он снова поцеловал ее, и она ответила ему уже не так, как в первый раз. Он был таким, каким она привыкла видеть его. Не может быть того, что сказал Билибин. Неправда.
Билибин проявил громадную энергию при посадке, и они оказались в купе проводника. Они вдвоем — и больше никого.
Леночка в упор взглянула на него.
— Где был Коля, когда мы уезжали? — спросила она резко. — Какой мост он взрывал?
Билибин ответил, снимая сапоги, чтобы забраться на верхнюю полку:
— Николай остался взорвать мост, вот тот самый. Я ему приказывал идти вместе со мной, но он не подчинился. Я мог бы подать на него рапорт, но не сделаю этого. Уж такой он есть недисциплинированный. Не переучишь.
— Значит, вы соврали?
Билибин сидел перед ней, увесистый, тяжелый. Недавно белые штрипки его синих штанов были теперь черные. Он молчал. Он не стал объяснять ей, что так просил Шерстнев, — это было бы жалко и недостойно. К нему вернулись все его прежние свойства. Он совершил ошибку и учтет этот опыт. Больше таких случаев у него не будет.
— Боже мой! — восклицала Леночка, всплескивая руками. — Ну как вам не стыдно! Как могли вы такое выдумать про Колю? В такой момент!
Билибин отвечал спокойно:
— Вас надо было успокоить. Вас надо было увезти. Понятно?
Она, секретарша, подчиненный ему работник, могла сейчас позволить себе все по отношению к нему — любую брань, любую истерику. Он снова стал справедлив. Она спасла ему репутацию. Неизвестно, как обернулось бы дело с материалами, если б не она. Она не знает, как он благодарен ей и каким великолепным работником считает. Она — лучшая секретарша, он умеет разбираться в людях и правильно расставляет их.
X
В назначенный час Шерстнев явился к начальнику дороги, и тот сказал ему:
— Мы эвакуируем узел. Я просил Москву оставить вас на помощь нашему ремонтному заводу. Есть срочность, и такой специалист, как вы, уж если вы тут оказались, поможет нам. Сроки погрузки вам укажет директор завода, вас проведут к нему.
Директор завода, приземистый, широкий в плечах и груди усач, с любопытством
— У нас есть в ремонте краны, я вас в особенности прошу приглядеть за ними. Крановое хозяйство для вас — свой дом, я знаю ваши работы, хоть сам и не крановик по специальности.
Он и не подозревал о желчных нападках Шерстнева на общепринятые системы, — в печатных своих работах Шерстнев был куда сдержаннее и объективнее, чем в устных рассуждениях.
Рабочие бережно укутывали станки и осторожно устанавливали на платформы. Все эти металлические создания человеческого труда и таланта были любимы ими, как живые существа, и не случайно давали они им веселые человеческие прозвища. Шерстнев и сам всегда испытывал нежность к этим друзьям и помощникам человека. Но сейчас он, как заслуженного, добросовестного труженика, уважал и вот этот локомотивный кран, стрелу которого тщательно и любовно укладывали под его присмотром рабочие на вспомогательную двухосную платформу. «Зачем я обижал этого славного старика?» — думал он. Это был больной старик, пострадавший на работе, и Шерстневу хотелось заботливо укутать его.
По главным путям один за другим проходили поезда, перегруженные людьми, лязгало железо, гудки и свистки тревожно резали воздух, а тут, в несуетливом тупичке, перед серым большим корпусом, напряженно работали люди, ставя цеха на колеса.
Стрела локомотивного крана удобно легла на козлы, установленные на платформе, и ее окружали канаты, домкраты, ключи и прочее имущество. Шерстнев поглядывал на тросы, и багор мелькнул в его памяти. Для мостовых ферм нужен специальный кран… В сущности, поиски этого специального крана и заслонили в его сознании все достоинства обычных систем. Отирая черные руки тряпкой, подошел мастер. Шерстнев вдруг обратился к нему:
— Нужен кран ограниченного действия — только для мостовых ферм. А для других дел и такой кран хорош.
— Немного ремонту осталось, — не понял мастер. — На новом месте доработаем — хорош будет.
Странно: первым его делом в войне было разрушение отличного моста, построенного им, вторым — спасение кранов, на которые он нападал недавно с такой яростью. Все — наоборот.
Шерстнев уехал вместе с заводом. Пути были загружены шедшими на восток поездами, навстречу которым шли воинские эшелоны. Диспетчерам приходилось трудно как никогда. Длинный состав с оборудованием завода часто останавливался. На одной из таких остановок Шерстнев вышел из служебного вагона, где ему предоставлено было купе, в шумную толчею перрона. Начальник эшелона говорил какому-то высокому человеку в мягкой шляпе и новеньком макинтоше с чересчур широкими, прямыми плечами:
— Нельзя, гражданин. Поймите, гражданин: это эшелон специального назначения.
Но гражданин ничего не хотел понимать. Он настаивал, горячась:
— Я должен быть в Москве. Неужели вы, инженер, — ведь вы инженер? — не можете поверить писателю? Вот мой документ…
И он совал начальнику эшелона какую-то маленькую черную книжечку. Лицо его, желтое, нездоровое, несколько рыхлое, показалось Шерстневу знакомым. Писатель, нагнувшись, поднял с перрона чемодан и решительно двинулся к вагону.