Повести и рассказы
Шрифт:
Столь мощное и грозное вооружение у бедного пешехода было делом необычным. Наверно, товарищ его, если снять с него оборванное сетре, будет похож на целый арсенал, — у него и лицо-то, как у настоящего Фра-Дьяволо! {147} Значит, мой спутник был прав, предупреждая меня: перед нами действительно разбойники! Но теперь меня больше страшил белокурый…
Мы тронулись в путь по горам. На первом повороте, оглянувшись назад, мы с удовольствием убедились, что те двое остались в корчме. Случайно нашим попутчиком оказался жандарм из ближайшего отряда. Мы вздохнули свободно.
147
Фра-Дьяволо. — Под этим именем в начале XIX века был известен в Италии знаменитый предводитель разбойников в районе Неаполя Микеле Пецца, отряды которого вели также вооруженную
Широкий Троянов перевал поднимался все круче, извиваясь среди зеленых грабовых лесов, покрывающих здесь гору. Густые заросли их становились все выше и буйнее, теснясь по обе стороны пути, бегущего бесчисленными зигзагами. Лесные чащи оглашались веселыми руладами соловьев. Тощие загорские кони медленно, но бодро ступали по трудной каменистой дороге с глубокими рытвинами — следами вызванных ливнями потоков. Кони фыркали от удовольствия, расширив ноздри и вдыхая родной прохладный горный воздух. Чем выше мы поднимались, тем шире открывалась панорама долины и прелестней становился пейзаж. Я пришел в восторг и не мог досыта налюбоваться этими живописными, райски прекрасными видами между Стара-планиной и Богданом. Чтобы ничто не мешало мне предаваться созерцанию, я отпустил поводья и положился на чутье коня. Иногда даже останавливался. Вдруг я увидел, что спутники мои уехали вперед и исчезли из глаз. Я остался в лесу один. Тут невольно мне опять вспомнились двое подозрительных итальянцев, и я оглянулся назад. Но на дороге никого не было. Мне стало как-то не по себе, — я почувствовал легкий озноб. Дело в том, что в Турции лес — это разбойничий вертеп. Из каждой рощи жди нападения, за каждым кустом притаилось злодейство, и тебя подстерегает убийца, как в лесах Индии — боа, тигр или пантера. Лесные дороги, то есть самые романтичные места в Болгарии, были и самыми опасными: в каждом таком месте в шуме листьев слышались не поэтические легенды о самодивах и русалках, а кровавые истории об убийствах и всяких ужасах. Вот почему, когда человек передвигался по таким местам в одиночку, в чаще ему мерещились засады и шелест деревьев казался таинственно-страшным, словно шепот заговорщиков… Воображение наполняло окрестность тревожными призраками, оно искало и высматривало между обросших побегами древесных стволов и сплетенных ветвей то дуло арнаутского ружья, то чалмы разбойников, то длинные полы притаившихся в чаще черкесов…
Окружающее безлюдье тяготило меня… Я крикнул раз, другой: может, мне откликнутся и я хоть услышу человеческий голос! Но ответило только эхо… Я энергично стиснул бока лошади, но она уже устала. Местность становилась все мрачней и мрачней. Солнце пекло, ветерок затих, лес погрузился в молчание; слышалось только жужжанье роя мух, довольно громкое среди мертвой тишины… Разбойник не мог бы найти более удобного места для своего злодеянья. На одном из поворотов я инстинктивно обернулся и вздрогнул: оба итальянца двигались по дороге и в это время как раз исчезли за кустами. Я все понял: дорога делала здесь крутой изгиб, и они, очевидно, кинулись наперерез через кустарник, чтобы опередить меня и стать мне поперек пути, думая, что я их не видел… Тут я сильно пришпорил коня. Приблизившись к тому месту, где они должны были меня встретить, я увидел, что оба злодея идут по козьей тропинке и меня отделяет от них всего два-три шага!.. Тогда я поскакал как бешеный, не обращая внимания ни на обрывы, ни на глубокую пропасть, над которой шла дорога. На беду мою последняя стала еще хуже: ее пересекали гряды зубчатых скал, образуя какие-то неправильные фантастические ступени по ее крутому спуску. На одной из этих ступеней лошадь споткнулась и упала. Ноги мои запутались в веревочных стременах, и я с ужасом обнаружил, что перепуганное животное, делая отчаянные усилия подняться, скользит и неудержимо сползает вместе со мной к глубокой пропасти. Я закричал… В то же мгновенье надо мной появились головы злодеев… Я увидел, как белокурый вынул кинжал… И тотчас почувствовал, что ноги мои освободились от пут. Я быстро отполз в сторону. Лошадь, почувствовав, что ее держат за повод и освободили от груза, сейчас же вскочила на ноги, вся дрожа от ощущения страшной, но счастливо избегнутой опасности.
— Грациа, синьоры, — пробормотал я, придя в себя, волнуемый страхом, изумлением и чувством благодарности к двум «злодеям», которые неожиданно оказались моими спасителями.
Я машинально вынул кошелек и протянул им все, что в нем было, то есть зерно всего своего будущего богатства. Белокурый итальянец отклонил это, воскликнув:
— Но, но, но! (Нет, нет, нет!)
Потом оба помогли мне сесть на коня.
— Грациа, грациа, синьоры, — повторил я единственные итальянские слова, какие знал, и снова тронулся в путь.
Оба итальянца опять исчезли в лесу.
За ближайшим поворотом я встретил нашего проводника Здравко, который искал меня.
Мои спутники, сильно встревоженные моим отсутствием, ждали меня на одной полянке в горах. Я был очень сердит, но даже не намекнул им о своем страшном приключении. Во-первых, с досады, а во-вторых, из опасения, что они станут надо мной смеяться, заметив мой испуг.
Только приехав в Троян, я опять спросил одного из товарищей:
— Кто были эти итальянцы, которых мы встретили на Карнарском постоялом дворе?
Он поглядел на меня многозначительно:
— Разве я тебе не сказал? Довольно об этом…
Тут он жестом дал мне понять, что не хочет говорить о чем-то опасном.
— Это разбойники? — прошептал я.
— Разбойники из разбойников, — ответил он.
— Откуда ты их знаешь?
— Знаю одного… Перестань; не дай бог снова встретиться с такими людьми.
И мой осторожный товарищ принял еще более таинственный вид. Напрасно старался я выжать из него что-нибудь определенное.
Но и сам я не стал рассказывать ему о том, что случилось со мной.
Через два года я вернулся живым и здоровым в родные места, не успев стать в Румынии ни Крезом, ни Ротшильдом. Отец мой с ужасом увидел, что вместо груды золота я вытряхиваю перед ним ворох рукописей с душераздирающими поэмами и одами. В один из первых же дней после возвращения я пошел в гости к своему приятелю К. Там собралось много молодежи. Мое неожиданное появление смутило присутствующих. Они чуть заметно многозначительно переглянулись. Я понял, чем вызвано их недоумение, и догадался, что это было за собрание: вот уже два-три дня носился слух, что в городе находится дьякон Левский. Собрание было созвано либо им самим, либо ради него, — в этом не могло быть сомнения.
— Господин К., — громко и не без раздражения воскликнул я, обращаясь к хозяину, — прошу вас, прекратите это оскорбительное перешептывание и познакомьте меня с болгарским героем и апостолом Левским!..
После этих слов наступила полная тишина.
Все взгляды устремились к дверце чулана, которая скрипнула. Оттуда вышел какой-то господин; он был в крестьянской одежде.
— Да мы уж давно знакомы, — весело заметил он, подходя ко мне.
— Ах, неужели это вы? — воскликнул я, сконфуженный и изумленный, узнав в этом крестьянине белокурого итальянца в синей блузе, которого встретил на Карнарском повороте, — того самого, что обрезал мои стремена кинжалом.
И мы сердечно обнялись и поцеловались, к изумлению наскоро составленного комитета, в который затем вошел и я.
Так я познакомился с Левским.
Кто был другой — черный итальянец на Карнарском повороте, — не знаю. Но нет сомнения: он тоже был апостол.
София, 1892
Перевод Д. Горбова
ДЕД НИСТОР
Дед Нистор не был сполна доволен освобождением Болгарии.
Нельзя сказать, чтобы он, вроде некоторых матерых чорбаджиев, вздыхал по блаженным временам, когда можно было беспрепятственно грабить бедноту заодно с турками; нельзя сказать, что он не радовался тому, как пашей и запти словно ветром сдуло, вымело вон из Болгарии, и что не плакал, как малое дитя, когда первый раз встретил под Стара-Загорой авангард отряда Гурко, нельзя сказать также, чтобы какая-нибудь забота томила его душу, мешая мирно наслаждаться свободой отечества; напротив, деду Нистору выпала спокойная старость, и все его домочадцы жили счастливо. Жена его, бабка Нисторица, была еще в полном здравии и, казалось, даже помолодела. Четыре сына — что твои соколы — состояли на службе и не оставляли отца без попечения. Чужие люди уважали его, здоровьем бог не обидел. Чего же еще было желать старику? Он благодарил бога и благословлял имя царя-освободителя.
Но, как мы уже сказали, дед Нистор не был вполне доволен положением дел. Крутой поворот привел к большим переменам. Меч и огонь опустошили его родной город, его гнездовье, истребили немало старых повстанцев, приятелей, лишив старика многих привязанностей, оставив в сердце множество пустых уголков. Новые люди, которые взялись неизвестно откуда, были ему непонятны, а новые законы, заменившие старые, как-то претили ему, казались шиворот-навыворот. Человек прошлого, он чувствовал себя чужаком в этой новой Болгарии, порожденной политическими сдвигами. Она была для него неведомым берегом, куда он был выброшен штормом. Трудно привыкать к новизне на старости лет. Старик чувствовал себя неприкаянным в городе В., где он жил в доме старшего сына — начальника округа, вдали от родного пепелища, от воспоминаний, от широких зеленых луговин, от всего, с чем свыкся… Его огорчало, что сад с фруктовыми миндальными деревьями, посаженными им в молодые годы, заглох, зарос бурьяном; что двор стоит разгороженный, в грудах камней ползают ужи и ящерицы. А было время, когда в нем звенели голоса детей и его осеняла божья благодать… Бурей сорвало гнездо, птицы разлетелись на все четыре стороны…