Повести и рассказы

Вазов Иван Минчов

— Эй, дитятко, придерживай язык… не то отрежу!

Этими словами он излил последние капли горечи, таившиеся в его сердце. И с тех пор между нашим классом и попечителем воцарился мир.

Пришла и ушла осень, наступила зима, а с ней и самый деятельный период для хаджи. Каждый день приходили возы с дровами, их рубили на школьном дворе и складывали под стрехой. Эту обязанность выполняли ученики по указанию хаджи. Снимались рамы, вставлялись выбитые стекла, убирались классные комнаты, прочищались трубы, к дверным щелям прибивались полоски войлока, чтобы не дуло. Школа готовилась во всеоружии встретить зимние холода и метели, все приводилось в порядок, прибивалось,

конопатилось под неусыпным наблюдением хаджи. Своему собственному дому он уделял меньше внимания, чем школе.

— Чтобы эти ослы не зябли, а учились… И те, что бегают к цыганам, сюда приходили греться, — говорил хаджи, пробуя, хорошо ли закреплены жестяные трубы в комнатах.

Всю зиму, в самые большие морозы и метели хаджи Енчо регулярно посещал школу. Войдет, бывало, весь белый от снега в класс, принеся с собой волну холода, и прервет урок словами:

— Черт побери, да ведь это не зима, а чудо!

И отряхнет с себя снег.

Иногда обратится к нам, садясь на стул:

— А вам тепло? Тепло, конечно, тепло… Все вы любите тепло, как кошки… Будете вспоминать дедушку хаджи, когда помрет… Ты, учитель, делай свое дело!

Говоря это, хаджи Енчо и в самом деле думал, что умрет попечителем. Он нисколько не сомневался в этом.

Но на свете всякое бывает.

Весной подошло время выбирать новое школьное попечительство. Город разделился на два лагеря: один был за чорбаджиев, а другой за молодежную партию. Последняя победила на выборах. Попечительство было составлено исключительно из молодых.

О хаджи Енчо, об этой «ржавчине», как его называли, никто и не вспомнил.

Это был смертоносный удар для него. Хаджи Енчо остался не у дел.

Все заметили наступившую в нем внезапную и необычную перемену. Сник, погрустнел хаджи; не поднимал глаз от земли, сгорбился и словно бы уменьшился и высох под тяжестью свалившегося несчастья. Он вдруг увидел себя отрезанным от своего прошлого, от всего своего существования, отлученным от самой горячей своей привязанности и тем самым лишенным цели жизни, которая вдруг показалась ему несносной и пустой… Школа, ее стены и двор, черепица, дети, их гомон, их заботы — это уже не касалось его, не нуждалось в нем, он был лишним, лишним для всего мира. Он находился в положении безумно влюбленного, у которого отнят предмет обожания, или владетеля, потерявшего царство… Хаджи стыдился даже ходить по улицам, а когда случалось пройти мимо школы или издалека увидеть ее белые стены, сердце его болезненно сжималось… Он бы так не горевал, если бы его прогнали из родного дома.

Под грузом этих нравственных терзаний хаджи таял на глазах.

Встречаясь с ним, мы смотрели на него с состраданием. Но напрасно старались мы поймать его взгляд: он избегал наших глаз — слишком свежо было воспоминание о безвозвратно утраченном величии, а может быть, опасался прочитать иронию в наших любопытных взглядах. Он не знал, как мы ему сочувствовали.

Однажды, повстречавшись с ним, мы участливо спросили:

— Дедушка хаджи, почему ты никогда не приходишь к нам в гости? Совсем забыл школу!

Он посмотрел на нас и, увидев по выражению наших лиц, что мы говорим искренне, грустно сказал:

— Приду, приду, детки, скоро приду к вам в гости… и больше не уйду.

Мы не поняли, что он хотел сказать этими словами… Но каким печальным и унылым было его лицо! Он был готов заплакать.

Давно пора начинать урок, а учитель все не выходит из своей комнаты. Нас охватило нетерпение. Жара в этот день стояла несносная, воздух был горячий и удушливый. В классе невозможно было сидеть от духоты. Мы хотели, чтобы урок поскорее прошел и нас отпустили на волю. А учитель все не шел. Мы стали недовольно перешептываться.

Одни высказывали догадки, что он болен. Другие предполагали, что у него гости.

За это время у дверей учительской комнаты образовалась настоящая живая обсерватория: один ученик взобрался на плечи другого и сквозь щель в двери наблюдал за тем, что происходит в комнате.

— Кыш! — воскликнул наблюдатель, спрыгнув на пол.

Вслед за этим дверь отворилась, и вышел учитель с листком бумаги в руке. Лицо у него было хмурое и строгое.

— Уроки сегодня будут позднее, — сказал он сухо, — сидите тихо и повторяйте, пока я вернусь.

Сказав это, учитель быстро спустился по лестнице и вышел за ворота.

Все были приятно взволнованы: поднялся веселый шум и гам.

В это время к нам вошел школьный служка Лилко.

— Куда пошел учитель? — спросили мы Лилко, уверенные, что он, как человек посвященный в дела школы, даст нам ключ к разгадке.

— А вы разве не знаете? — сказал Лилко. — Хаджи Енчо приказал долго жить! Сейчас его хоронят… Учитель будет слово говорить… Он до сих пор его писал… Черт бы его побрал, несчастного хаджи, помер с горя оттого, что его не сделали опять попечителем, — продолжал зло и бессердечно Лилко, которого хаджи частенько пробирал.

В первый момент мы были ошеломлены, словно кто-то сжал клещами наши сердца… Но это длилось лишь мгновение… Вскоре двор огласился громкими криками, шумом беготни и возни — нужно было использовать свободное время… Жизнь, кипучая, неодолимая жизнь вступала в свои права.

Хаджи Енчо похоронили на кладбище, что выходило на школьный двор. Я только теперь понял смысл его слов о том, что он придет к нам в гости и уже никогда больше не уйдет от нас! Добрый дедушка хаджи! Установленный на его могиле деревянный крест был виден сквозь ограду, отделявшую кладбище от школьного двора. Мы каждый день смотрели на его могилу из окон нашего класса; с могилы же хорошо были видны и весь двор, и круглосуточно журчавший источник, и дети, носившиеся по двору.

Бедный дедушка хаджи, теперь уже никто не сможет лишить его любимой должности.

1890

Перевод Л. Христовой

ПЕЙЗАЖ

В ту зиму, когда стояла хоть сколько-нибудь сносная погода, я после полудня ходил гулять на Ломское шоссе {159} . Предупреждаю всех, кто под словами «ходил гулять» подразумевает медленное движение в пестрой толпе чинно расхаживающих взад и вперед, одетых по моде людей, обменивающихся при встрече любезными улыбками, учтивыми поклонами и бесчисленными сниманиями шляпы, что их ждет разочарование: это шоссе отнюдь не представляло столь привлекательного зрелища. Из всех больших дорог, разбегающихся желтыми лентами от Софии во всех направлениях по зеленым полям, Ломское шоссе — самое пустынное и более других пренебрегаемое столичными жителями. Последние предпочитают гулять по другим дорогам, идущим на восток и на юг столицы. Ломское шоссе оживляют только фигуры крестьян: каждый четверг шумные толпы их тянутся живописной вереницей в Софию, на базар.

159

Ломское шоссе — шоссе, ведущее из Софии в г. Лом на Дунае.