Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы
Шрифт:
Потаи не мог заснуть, вертелся на лавке, приподнимал голову, прислушивался,- что там – в углу под полкой. Там было тихо.
И вдруг ему показалось: все уже позади. Мать в лесу, в хате просторней, не слыхать стонов, нет лишнего рта, нет постоянной заботы, где взять денег на похороны. Ему даже легче стало.
Но вот заскреблись мыши, завозились под полкой, и оттуда донесся жалобный скулящий голос:
– Ох, смертонька моя… где ты?
Встал поздно.
День был тнхий, гнетущий.
Надо было возить навоз. И Потап возил, тяжело ступая рядом с саиями, сам серый, как сгустившийся туман, и все смотрел в глубь себя, где что-то за ночь осело и утвердилось.
Почему-то оставил работу рано, еще было светло. Зашел в хату, потоптался молча и вышел. Вернулся, стал у порога, но не смотрел под ноги. Что-то хотел сказать и не находил слов.
Мать молчала.
Тогда он бросил туда, где она лежала, с трудом, полусер-дито:
– Одумались?
– Что говоришь? А?
– Забыли вчерашние глупости?
– Ох… помоги мне, сынок…
– Опять свое?
– Отвези в лес…
Тогда он вдруг присел на корточки, и его лицо оказалось так близко, что старуха почувствовала горячее дыхание сына, зашептал со свистом:
– Скажите, сами захотели?
– Сама.
– Хорошо подумайте: сами?
– Сама.
Он резко поднялся и сел за стол. Хотел отрезать хлеба, но не отрезал и снова положил на место.
Не глядел ни на кого, но хорошо понимал – все уже знают.
Не удивился, когда жена спокойно сказала:
– Надо воды согреть.
Значит, сейчас будут обряжать бабку перед смертью.
Тогда он равнодушно начал смотреть на приготовления.
Видел, как деловито засовывали в печь солому, как дети шептались в углу и словно радовались, что «тато отвезут бабку в лес», как старуха протягивала руку из-под полки.
– Рубаху чистую достаньте.
– А свечки, кажется, пет у нас!…- звонко закричала жена, и он сам полез под образа, где привыкли хранить вербную свечу.
Ему не следовало глядеть, как обряжают мать, и он вышел.
А когда вернулся, она с крестом на груди – сухая, маленькая, как выпотрошенная курица, лежала уже обряженная на лавке и чистые пятки торчали из-под черной шерстяной запаски, как у покойницы.
«Кончили?» – хотел он спросить, но не спросил,- увидел, только его п ждут.
Он подошел к лавке.
– А может, вы того…
Она закачала сухоньким личиком, на котором легли уже новые тени.
Тогда он решительно подошел ближе, поцеловал руку и в губы, а она благословила его сухими, как осенние сучья, руками.
Теперь подходили все, молодица и дети, и целовали бабку.
А бабка легонько покрякивала – ей нравилось, что ее губ касаются теплые губы.
Невестка даже всхлипнула, но тотчас же замолчала, когда Потап спросил о дерюге.
– На что тебе?
– Надо б укрыть…
– Гляди же назад привези.
Потап взял мать на руки и вынес. Открылась дверь, холод пошел по хате, и сразу же в черный мрак сеней ворвался детский плач.
В сенях было сенцо. Потап подложил его бабке под бока, укрыл ее дерюгой и, берясь за вожжи, спросил:
– Хорошо вам, бабо?
«Опять «бабо»,- подумал, но не решился поправиться.
– Не забудь же дерюжку…- вновь напомнила жена, когда он садился в сани.
Лошаденка дернула – и бабка поплыла.
Ехать было версты три полем, начинавшимся тут же за хатой. Сразу же упала ночь и поглотила дали. Белели одни ближние снега, и туман на ночь одевал деревья в иней.
Молчали. О чем было говорить? Нужда давно замкнула ему уста, и говорило в нем только сердце, а потом нечто таинственное и пугливое встало между живым телом в санях и тем, чего не решался отогнать словом.
Внимательно следил за тем, как кобыла вертела мохнатым задом, на котором уже оседал иней, и думал, что следует приготовить сечки, прикидывал, когда лучше обмолоченные снопы свезти на соломорезку: сегодня ли, возвратись, или, может, завтра. Потом вспомнил, что забыл рукавицы, что не вымыл рук и теперь они покрыты навозом, как корой.
Ему показалось, что старуха о чем-то скрипит. Обернулся и крикнул:
– Чего хотите? А?
Он насилу разобрал. Она спрашивала, не едут ли они Ми-китиным полем.
– Микитиным? Га-га! Микита давно помер. Уже и поле сыновья продали.
– Кому продали?
– Тут целая история была.
Он оживился, оборачивался назад, кричал, чтобы мать слышала, стучал кнутовищем по саням, махал руками, радуясь, что может прогнать криком то таинственное, пугающее, что встало между ними.
Сани раскатывались на разъезженных местах и ударялись полозьями, а он выставлял ногу и упирался в твердый край дороги, как привык делать, когда возил навоз. Хлестал кобылу… Но-о! И вновь оборачивался к матери.
Они радовались оба, что снова живут общей жизнью, как еще в те времена, когда старуха могла ходить.
Бабка жадно ловила новости. Она ничего этого не слыхала. Что можно услышать, валяясь где-то под полкой для посуды? А этот Микита сватался к пей… Хе-хе!
Не заметили даже, как обступил их лес.
Потап остановил лошадь.
– Не озябли? – подошел он к бабке.
– Нет.
– Приехали уже.
Бабка сейчас же попробовала подняться, но упала навзничь.
– Подождите еще, полежите.