Повести Сандры Ливайн и другие рассказы
Шрифт:
С трудом, примерно за полгода, осилил Библию, многое пропуская и никак не понимая, что священного есть в бесконечных повторах и поименных перечислениях давно умерших людей. Однако Евангелия перечитывал, так что вскоре запомнил их хорошо и особо помнил разночтения у евангелистов… Однажды, перечитывая Марка, заплакал в том месте, где «давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял», потому что отказался Распятый от обезболивающего уже на кресте, при закатной жаре… Слезы утер, смутившись, хотя был в это время совершенно один.
Впрочем, после этого купил в церкви серебряный копеечный крестик и шнурок, стал носить.
Так оно и шло, покуда он не принял окончательного решения, которое, как все окончательные решения, возникло будто бы само собой,
Но кое-что его смущало.
С этим он сейчас и ехал сквозь дождь, который уже совсем бесновался.
Ворота были открыты.
Священник, косо загораживаясь от струй, несущихся под ветром параллельно земле, черным старым, с изломанной высовывающейся спицей зонтом, вышел навстречу и, как опытный водитель, приглашая и остерегая выставленными ладонями, помог ему запарковаться в ограде.
– Вот, батюшка, – все еще стесняясь этого обращения, прокричал N сквозь дождь, – я на нее, на машину, гендоверенность сделал, а то полностью оформлять – геморрой, а гендоверенность за деньги сделали без проблем…
Он совсем смутился от того, что говорит такими отвратительными словами, но другие как-то забылись.
– И еще вот что, – спешил он, – там средства… в общем, тремя траншами на реквизиты, которые вы дали…
Они уже стояли на паперти, под крышей.
– И еще вот, – наконец осмелился он сказать главное, с чем ехал, – я насчет своего решения… Понимаете… батюшка, я ведь это решил… ну, только для себя… то есть никакой жертвы в этом нет, понимаете?.. Я просто спрятаться хочу, спастись… А то ведь достало все.
– А вы не думайте, – священник улыбнулся, – вы не думайте ни о чем, вот и все. Спастись хотите? Ну, и правильно. Всегда люди в храмах от мира спасались, а если от мира не спасешься, душу-то трудно спасти. Я вот тоже только здесь и спасся. Знаете, кем я был? Ой-е-ей!.. На флоте когда-то служил, кавторанг, представляете, бригада ракетных катеров… Ну, да что ж теперь говорить. Будем вместе спасаться, а? Минуту прожил без греха, вот и спасение… Там ваша комната, мы вчера туда поставили мебель кой-какую, хотите посмотреть?
Священник открыл узкую створку справа от больших церковных дверей, и N заглянул внутрь. Он увидел кровать с ободранными деревянными спинками, фанерную тумбочку, раскоряченный стул в рваной обивке и гардероб с косо отворенной дверцей. На стенке висел древний дачный литой рукомойник с пипкой, под ним на табуретке стоял зеленый эмалированный таз. И только темная до неразличимости икона в углу отличала помещение от обычного номера в райцентровском доме приезжих.
– А туалет тут недалеко, возле рынка, – сзади донесся голос батюшки, – и баня у нас в поселке хорошая, работает через день… Вот. К утрене в ограде приберете, ну, и ночью прислушивайтесь. Хотя мы на сигнализации в милиции, так что тут безопасно… Располагайтесь.
Он обернулся, и на секунду они замешкались, священнику пришлось отступить спиной, чтобы N вышел из своей комнаты. Они снова оказались на паперти, недавно на деньги N покрытой плитками скользкого искусственного мрамора. Он шагнул к приоткрытым церковным дверям, впервые занеся руку, чтобы перекреститься…
А ранним влажным утром он уже мел в ограде и думал о том, что дождь всегда будет растаскивать строительный мусор и тут совком и метлой действовать глупо, надо придумать что-нибудь, как-то рационализировать это дело, думал он.
И больше не думал ни о чем.
Мне отмщение
Самым подходящим во всех отношениях местом был офис.
Обычно к середине дня наступало затишье, народ в кабинет уже не ломился. Лида, работавшая с Y с самого начала, то есть уже лет
Надо прийти в обеденное время, подняться по пустым лестницам – народ толпится, ожидая лифтов, – и, поднимаясь, позвонить на прямой. Услышать «але» и удостовериться, что Y на месте. Потом рывок на один лестничный марш вверх, распахнуть дверь в приемную как бы с ходу, как бы торопясь по делу к назначенному часу, бросить на ходу «Лидочка, привет», открыть тяжелую дверь в кабинет.
И пока Y будет неохотно отрываться от компьютерного экрана и поворачивать голову, чтобы увидеть, кто вошел, надо успеть вытащить пистолет.
N никогда прежде не задумывался о таких вещах.
Как многих чувственных (что было, то было) людей, его не терзали сильные страсти. Вероятно, именно его равнодушие люди и принимали за доброту. Во всяком случае, у него была репутация очень доброго парня. Все, кто его знал, были уверены, что никогда и ни за что N не причинял и не причинит никому зла сознательно, разве что нечаянно, не желая того. И даже многочисленные его женщины, которых N не то чтобы разлюбил, а и не любил никогда, оставленные им из неосознанного страха любви, – даже они считали его, конечно, не слишком достойным, но и уж точно не злым, поскольку боль они испытывали из-за него, но явно не по его желанию. Его б воля – N бы их всех осчастливил, только без его участия. У него и выражение такое было: «Отдаю в хорошие руки, ласковая, к чистоте приучена»… Товарищи, сослуживцы и просто собутыльники тоже среди его достоинств – было их немало, например, быстрый ум, точность, добросовестность в любой работе – главным числили доброту. Всегда был готов помочь, хотя, если присмотреться, помощь его обычно была такая, которая от него больших усилий и тем более жертв не требовала. Особенно легко помогал деньгами, которые у него водились уже давно, еще когда они мало у кого были. И, что особенно часто ему ставили в заслугу, никому гадостей не делал, интриг не плел. А что ему никогда и не хотелось ничего такого делать именно по равнодушию и безразличию, то об этом никто или почти никто не задумывался.