Повести Сандры Ливайн и другие рассказы
Шрифт:
Так прошел еще год.
Однажды, на исходе этого года, столкнувшись на лестнице, его зазвал к себе директор по планированию и развитию, молодой джентльмен из последнего призыва «банды», говоривший по-английски лучше, чем по-русски, и приезжавший на службу в деловом костюме, но на роликах – в общем, новая генерация. Завел в кабинет, налил виски из скрытого в глобусе бара, себе водички без газа – и молча раскрыл перед ним папку.
Из документов, аккуратно подшитых в папке, безусловно следовало, что в ближайшее время против него будет возбуждено уголовное дело. Увод от налогов неких сумм, причем не из его личного дохода, а из денег компании, передача других сумм сложными способами и по длинной
«Вы понимаете, – мягко сказал роликобежец, когда N закрыл папку, – что компания, чтобы отделить себя от этого… этих недоразумений, должна сейчас же начать корпоративное расследование… в общем, вы понимаете? И у нас есть обязанность передать результаты соответственно… вы понимаете?»
«Я понимаю, – N стоя допил виски и поставил стакан прямо на середину последнего документа. – Я все понимаю, сынок».
А ночью, когда N сидел уже, кажется, за второй бутылкой и ждал беспамятства, позвонили из Германии.
Звонил врач, говорил по-английски.
На вопрос о жене ответил не сразу, да, да, ей было не совсем хорошо, но теперь лучше, и она спит после укола.
Я позвоню ей утром, сказал N, передайте, что утром я ей позвоню.
Был еще вариант с клубом.
Все знали, что Y бывает в этом клубе ежевечерне, точнее, еженощно, закончив часам к одиннадцати все дела. Собиралась там компания людей, одним из которых хотел бы, видимо, быть и сам Y, – сравнительно молодые актеры, музыканты, вообще люди шоу-бизнеса, ставшие известными уже в новые времена, когда, собственно, и появился шоу-бизнес, объединивший тех, кого раньше называли «творческой интеллигенцией», а когда-то, давным-давно, «богемой». Каким-то необъяснимым образом это слово, «богема», и сейчас выплыло, рядом с неромантическим «шоу-бизнесом», вместе с выплывшими оттуда же, из древней истории, «барышнями», вполне уживавшимися рядом с «телками». Вот человеком богемы и хотел быть Y. И внешне, по крайней мере, уже вполне был богемой, и даже носил более богемную одежду, чем сама богема, и придавал своему, заурядно простому, если присмотреться, лицу даже более дерзкое и пофигистское выражение, чем самые дерзкие художественные пофигисты… Его вроде бы принимали за своего, все здесь были приятели, дружбаны, однако как-то не забывалось, что его у подъезда ждет длинный «мерс» с круглосуточным шофером. Или, может, все забывали, а сам Y помнил? Но и отказываться от машины и шофера было глупо и пошло, а пошлости Y никак не допустил бы.
Вот в этом клубе, с этими дружками Y и напивался каждую ночь, сильно, но не мертвецки, в машину садился сам. И ехал поспать часа четыре, и наутро в башне всегда появлялся вовремя, за полчаса до начала официального рабочего времени. Здоровье внутри совершенно неатлетического тела Y сохранил железное, никогда не похмелялся и никогда – или почти никогда – не пил в течение дня.
Клуб среди бандитских мест не числился, народ там бывал хоть и сильно пьющий и даже буйный, но к настоящему насилию не склонный. Поэтому у входа стоял всего один охранник, а рамки металлодетектора не было вообще.
Так что с проносом пистолета никаких проблем не возникло бы.
Зато могли возникнуть просто с проходом в заведение. N был там всего раза три, охранник не мог запомнить его как завсегдатая, а потому обязательно начал бы выяснять – вы куда, к кому, а столик заказывали,
Тем не менее вариант с клубом был в принципе не хуже, а в чем-то и лучше варианта с офисом, и N оставлял клуб на тот случай, если в башню просто не пустят – простите, есть указание… Тогда следует заказать на этот же вечер столик, в конце концов, на любую фамилию, вряд ли секьюрити будет проверять документ на предмет соответствия заказу.
Если бы ему сказали, что все его планы построены на логике сумасшедшего и вообще N сошел с ума, N, вероятно, согласился бы. N действительно чувствовал, что в голове его что-то изменилось, изменились даже те неуловимые ощущения, которые всякий человек испытывает, сосредоточенно о чем-нибудь размышляя, – почти неуловимые, но все же ощущения… Однако, вполне осознавая эти перемены как безумие, N в то же время никак не мог заставить себя думать по-другому. И его логика в одно и то же время представлялась ему и нелепой, и железно неопровержимой.
Утром жена позвонила сама. Очень громко – возможно, это усиливала немецкая телефонная связь – и совершенно без интонаций она сообщила, что остается в Германии навсегда. Виза у нее до конца года, на ее счету достаточно денег, и ей уже пообещали, что она сможет помогать нянькам и сиделкам в той работе, для которой не нужна квалификация. N начал что-то говорить о другом счете, которым она тоже может пользоваться, но услышал в трубке пустоту, а потом гудки.
В предыдущий раз точно то же самое она говорила по телефону полгода назад.
Проще всего было бы с утра заехать в банк, распорядиться насчет перевода всего, что оставалось, на тот самый счет жены, потом вернуться, открыть маленький сейф в стене, в котором уже давно ничего не хранилось, кроме похожей на ноутбук коробки из твердого серого пластика, а внутри коробки, в фигурном гнезде, лежал пистолет, потом налить последний стакан до краев… Нет, не надо пить.
И все.
Это было бы проще и разумнее всего, но логика, проклятая логика и еще какая-то странная, не требующая доказательств уверенность убеждали его в том, что так ничего не закончится.
Чтобы покончить со всем по-настоящему, надо было обязательно сначала убить Y. А уж потом…
С вечера N сказал шоферу, что завтра будет ездить сам. Парень, глядя прямо перед собой, молча кивнул, в кивке было сомнение – в зеркало видел, как хозяин вытащил фляжку, присосался к горлышку, потом, не закрывая, бросил фляжку на пол…
Теперь действительно ехал с трудом, глаза закрывались, в маленькой пробке у поворота к башне даже задремал на секунду. Не чувствовал абсолютно ничего.
Подъехал к воротам тем не менее совершенно свежим, физически бодрым, как будто впереди был обычный день. Аккуратно поставил машину, вышел, сделал два шага ко входу, все так же ничего не чувствуя, кроме некоторой озабоченности – впереди было трудное дело, а перед трудным, но понятным, определенным делом N всегда чувствовал себя слегка озабоченным, но спокойным.
Делая третий шаг, N увидел, что из-за угла навстречу ему к воротам поворачивает непропорционально длинный, как такса, «Мерседес». На таком из всей «банды» ездил только Y.