Повести. Рассказы
Шрифт:
Воротившиеся в сторожевую башню почувствовали себя так, будто сбросили тяжелую ношу. Они потягивались и причмокивали, словно обнаружили контрабанду. Несколько человек вошли за Гуаньинь Си в канцелярию.
— Это и есть рукопись? — Казначей приподнял связку дощечек, повертел в руках и сказал. — Иероглифы, однако, вырезаны чисто. Если снести на рынок, покупатель найдется.
К нему подошел писарь и на первой же дощечке прочил:
— «Дао, которое можно назвать, не есть постоянное Дао…» Ох, все та же старая песня! Так надоело, даже голова разболелась.
— Чтобы прошла головная боль, лучше всего вздремнуть, — посоветовал казначей, положив дощечки на место.
— Ха-ха-ха!.. Верно, неплохо
— Если вы могли так ошибиться в человеке, пеняйте на себя! — улыбнулся Гуаньинь Си. — Откуда возьмутся у него любовные истории? Да у него никак не могло быть любви!
— Откуда вы это знаете? — удивился писарь.
— Вы же задремали, не удивительно, что прослушали, когда он сказал: «Тот, кто ничего не делает, — все совершает». [413] Вот уж поистине, у этой твари «разум выше небес, а судьба тоньше бумаги». Мечтает «все совершать», вот ему и остается «ничего не делать». Ведь стоит только полюбить, и нельзя будет любить всех. Как же ему полюбить, как на это осмелиться? А посмотрите на себя: стоит вам заметить какую-нибудь девушку, хоть красотку, хоть дурнушку, и глаза у вас заблестят, будто она уже ваша! Вот женитесь, тогда, пожалуй, остепенитесь, как и наш казначей.
413
Цитата из трактата «Дао дэ цзин», характеризующая учение Лао-цзы о недеянии — основном понятии социально-этической концепции даосизма. Только недеяние дает возможность человеку сохранять естественность, без которой немыслимо постижение Дао.
За бойницей пронесся порыв ветра, стало прохладнее.
— Куда же в конце концов отправился этот старик? Зачем? — перебил писарь Гуаньинь Си.
— Сам-то сказал, что уезжает в зыбучие пески, — холодно заметил Гуаньинь Си. — Посмотрим, доберется ли. Ведь там нет ни соли, ни хлеба, воду и то трудно достать. Изголодается, вернется к нам сюда…
— Тогда мы снова заставим его заняться сочинительством, — обрадовался казначей, — только уж очень большой расход лепешек. Но мы заявим, что, по указанию свыше, теперь выдвигают молодых писателей. За две связки дощечек хватит с него и пяти лепешек.
— Вряд ли это пройдет. Еще станет ворчать да капризничать.
— На пустой желудок не покапризничаешь.
— Боюсь, что на такие вещи не найдешь читателя, — сказал писарь, махнув рукой, — не выручишь денег и за пять лепешек. Ведь если Лао-цзы действительно говорил правду, то нашему «голове» пришлось бы забросить все дела, лишь тогда он мог бы «все совершать», как важная персона…
— Ну, это неважно, — сказал казначей, — читатель на все найдется. Разве мало отставных таможенников, да еще не служивших в таможне отшельников…
Подул ветер, клубы песка поднялись чуть не до самого неба. Гуаньинь Си выглянул за дверь — там, тупо прислушиваясь к их болтовне, еще стояли полицейские и шпики.
— Чего торчите здесь, болваны! — гаркнул на них Гуаньинь Си. — Ведь уже сумерки — самое время для контрабандистов перетаскивать товары через стену. Ступайте в дозор!
Всех точно ветром сдуло. Разговоры в канцелярии прекратились. Казначей и писарь ушли. Гуаньинь Си смахнул рукавом пыль со стола и положил обе связки дощечек на полку, среди пакетов с солью, кунжутными семечками, холстом, бобами, лепешками и прочей контрабандой.
Декабрь 1935 г.
ОТКАЗ
Гунсунь Гао, [414] ученик Цзы Ся, [415] уже несколько раз заходил к Мо-цзы, но не заставал его дома. Лишь явившись в четвертый или пятый раз, он прямо в воротах столкнулся с возвращавшимся хозяином. В дом вошли вместе.
После обычных церемоний гость, разглядывая дырявую циновку, вкрадчиво спросил:
414
Гунсунь Гао — вымышленный персонаж.
415
Цзы Ся — один из ближайших учеников Конфуция.
— Так вы, учитель, против войны? [416]
— Так точно! — ответил Мо-цзы.
— Следовательно, благородные мужи не должны сражаться?
— Разумеется! — сказал Мо-цзы.
— Но ведь дерутся даже собаки и свиньи, а уж людям…
— Эх вы, конфуцианцы! На словах превозносите Яо и Шуня, а сами готовы учиться у собак и свиней. Как мне вас жаль! — И Мо-цзы кинулся на кухню, бросив на ходу: — Впрочем, тебе этого не понять…
Миновав кухню и заднюю калитку, он подбежал к колодцу, повернул ворот, вытащил с полкувшина воды, черпая воду горстями, сделал с десяток глотков, опустил кувшин, обтер рот рукой и вдруг крикнул, глядя в сад:
416
Нижеследующий диалог Мо-цзы с учеником Цзы Ся заимствован Лу Синем из книги «Мо-цзы».
— А-лянь! Почему ты вернулся?
А-лянь уже бежал ему навстречу, а подбежав, почтительно вытянулся, опустив руки по швам, и воскликнул:
— Учитель! — После чего продолжал с легким раздражением: — Я отказался работать. У них слово расходится с делом: обещали тысячу мер проса, а дали пятьсот. Я вынужден был уйти.
— А если бы тебе дали не тысячу, а больше, ты бы тоже ушел?
— Нет, — ответил А-лянь.
— Значит, причина не в том, что слово расходится с делом, — просто тебе мало дали!
И, забежав на кухню, Мо-цзы крикнул:
— Гэн Чжу-цзы! [417] Замеси тесто из кукурузной муки!
Гэн Чжу-цзы, молодой и энергичный, уже спешил к нему из дома.
— Заготовить провианту дней на десять? — спросил он.
— Да, — ответил Мо-цзы. — А что, Гунсунь Гао уже ушел?
Гэн Чжу-цзы рассмеялся:
— Ушел. Гневался очень. Сказал, что наша проповедь всеобщей любви наносит ущерб почитанию родителей, а посему уподобляет нас скотам. [418]
417
Гэн Чжу-цзы — ученик Мо-цзы.
418
В этих словах отражено отрицательное отношение конфуцианцев к учению Мо-цзы, проповедовавшего доктрину «всеобщей любви». Мо-цзы рассматривал «всеобщую любовь» как путь к достижению равенства между людьми, что явно выглядело как посягательство на иерархию в государстве и в семье, точно регламентированную и строго соблюдаемую конфуцианцами. Мо-цзы отрицал войны и насилие, осуждал роскошь и пышные обряды, что также не нравилось конфуцианцам.