Повести
Шрифт:
Отец бросил под телегу соломы и сел на корточки. Госпомил тоже присел, а затем и лег. Карюха мерно жевала овес.
— Садись, сынок. Ну-ка, кум, давай твою почнем, — мигнул отец Госпомилу.
— Господи, благослови и помилуй, — перекрестился Василий и вынул из кармана бутылку.
Отец наливает полную чашку и дает мне первому.
— А сами? — говорю я.
— Мы, сынок, как тебе видать, согрешили чуток, греши ты.
— Если так, ладно. За отпущение ваших грехов!
Хорошо закусывать сладким арбузом эту пахучую жидкость. Дешевая колбаса,
В голове у меня закружилось, на душе отчего-то радостно, кровь заиграла в сердце. Отец и Госпомил говорили и говорили, не слушая друг друга. Отец наш, когда выпьет, — разговорчивый! Откуда только слова берутся! Теперь хвалился, сколько у него сынов на войне. Каждого сына откладывал на пальцах. Начал с мизинца. На мизинец пришелся старший, Мишка.
— Р–раз — этот в штабе Изборского полка писарем. Д–два, — он отложил безымянный, — Захар. В плену. Тр–ри, — указал он на меня, — вчистую. Четыре, — отложил указательный, — Филька, воюет! Пя–ять, — он загнул большой, — Ваську скоро возьмут!
Пальцев не хватило на левой, он начал загибать на правой, но с большого.
— Ше–есть — Николька через год. Се–емь, — пригнул указательный, — малыш Семушка. Бог не приведет ему воевать. И две дочери, — сразу отложил отец еще два пальца. Остался только один мизинец, и он, улыбаясь невесть чему, поковырял им в носу. — Вот это мы–ы!
Они совсем опьянели, легли под телегу. Хотя у меня сильно кружилась голова, но я помнил о покупках и о том, что ехать домой надо засветло.
— Отец, — говорю, — пойду на базар. Гляди тут за лошадью, как бы не увели.
— Уведут? — удивился отец. — Карюху уведут!? О–о, да они с ней наплачутся. Карюха… на роду мне написана, — изрек он и вдруг запел:
Госпо–одь пасе–ет мя И ничтоже мя лишит.Василий тут же подхватил:
Госпо–одь пасе–ет мя, На воде покойне воспита мя.И загудели! Отец баском, Госпомил трескучим тенором. На клиросе они поют вместе.
— Ну, ладно, весели мя, воспита мя, только деньги, отец, не потеряй.
Он, не переставая петь, потряс головой, и, уходя, я слышал еще:
Аще бо и пойду Посреде сени смертныя, Не убоюся зла…Первым делом я направился к лавкам краснорядцев, чтобы купить материи на рубаху и штаны. Возле лавок толчется много баб и девок. Едва–едва пробрался к прилавку.
— Эй, Петька, — слышу женский голос, и вот чья-то рука на плече.
Рядом со мной — улыбающаяся солдатка Маша.
— Ты чего тут, солдат? — спрашивает меня и смеется. — Аль невесте на сарафан выбираешь?.. Н–на, да ты никак выпил!
— А что же мне не пить! — храбро отвечаю ей.
— Может, на рубаху себе приглядываешь? Давай уж, я тебе выберу.
Она пробралась к прилавку и начала перекидывать штуки.
— Ситцевую тебе или сатиновую?
— Самую лучшую, — сказал я, так как всегда путал, что такое ситец, сатин да еще сатинет.
— Вот эта хороша? — показала она голубую с красным отливом.
— Давай.
— А эту? — показала она синюю с белыми полосками.
— И эта хороша.
С десяток она показывала мне, и я, как дурак, все время говорил «хороша».
Убедившись, что ничего я в этом деле не смыслю, Маша начала прикладывать материи ко мне и, наконец, уже не спрашивая, крикнула торговцу:
— Режь вот этого четыре аршина.
Материю на штаны тоже она выбрала. Когда все купили, она спросила:
— Еще чего купить?
— Ничего. А тебе что за хлопоты?
— Тоже ничего… Хотя подожди… Ты письмо от меня мужику на фронт напишешь?
— Еще какое…
Отойдя от лавки, я увидел, что навстречу движется орущая толпа инвалидов. Их человек с полсотни. Впереди наш Филя Долгий, в обнимку с широкоплечим, но полусогнутым незнакомым инвалидом. За ними остальные, — выстроившись в ряды по пять человек. Кроме «ливенки», у них еще две балалайки и бубен. Народ, дивуясь такому зрелищу охотно уступал дорогу. Я пошел навстречу. Это же мои знакомые и незнакомые собратья…
— Петя–а! — узрел меня Филя и положил на «ливенку» свою огромную лапищу. — Дру–уг, ты тоже тут! А я… не знал… Ну, теперь с нами. Теперь… не уйдешь. Друзья! — обратился он к толпе инвалидов и взмахнул ручищей. — Вот он самый, о котором я говорил. Инвалид по третьей группе. Песни составляет, прошения пишет, нашего брата утешает, богатых ругает, у кого невест нет, сразу найдет, посватает. Вот он какой. Где тут Илюха? Эй, Илья!
А Илья уже тут как тут. Пьянее всех он. Увидел меня и сразу полез целоваться. Слезы у него на глазах.
— Воины лобызаются! — заорал чуть не на всю площадь Филя. — Братайтесь, друзья! Требуем мира! Орите, дьяволы, калеки: ми–ира–а!
И полсотни глоток загудело на разные голоса:
— Ми–и-и–ира–а!
А Илья не отпускает меня и все шепчет:
— Женюсь я, ей–богу, женюсь. В Тучине сватаю вдову, солдатку… Иде–от!
Не слушая Илью, я смотрю на подвыпившую толпу собратьев.
— Филя, что это такое? — спрашиваю я. — Куда ты ведешь их, зачем?
Он расхохотался, но смех его был невеселый.