Повести
Шрифт:
Мне жалко Макара. Как он похож на моего отца!
А не похож ли и я сам на Макара? И если бы мне пришлось стоять на суде перед Тойоном, тоже много и гневно сказал бы я ему. Разве не родился я с открытыми очами, с чистым сердцем? Зачем же нужда с малых лет погнала меня пасти стадо, а в зимние вьюги — странствовать по чужим селам за куском хлеба, затем бросила в город, в трактир, в этот чад и смрад? Мало этого, в солдаты еще погнала воевать, неизвестно за что, и вот… без руки домой. Хоть бы маленький луч света посветил мне, хоть на миг! Других я успокаиваю, утешаю, а кто успокоит меня? Раньше хоть мечтал о земле, а теперь зачем она мне?
5
Мать сшила мне холщовую
Пузатая Карюха шагала лениво, хотя брат старательно нахлестывал ее вожжами. Ветхая, допотопная телега кренилась на поворотах, колесо терлось о наклестки. В нешинованных, с изношенными ободьями колесах спицы ходили в гнездах, готовые выскочить. Вся гнилая сбруя на лошади перевязана веревочками. Стыдно ехать на такой лошади, в убогой упряжке. А как мы повезем снопы? Брат за эти годы вырос, ему уже было восемнадцать. Лицом и характером он в отца. Руки толстые, здоровые. Вся повадка, движения, как у отца, вялые, и все, за что он принимался, как-то неумело делал. Но брат был силен, куда сильнее, чем я. Думаю: «Лошадь не довезет, брат впряжется».
— Вася, скоро и тебя в солдаты, — говорю ему.
— Что ж, погонят, пойду.
Он, смирнота, совсем не представлял, что такое война: даже на картинках ее не видел. Парень полуграмотный, не окончил и сельской школы.
Овсяное поле, куда мы ехали, принадлежало помещику Сабуренкову, купившему его несколько лет тому назад у нашей барыни. Я видел этого помещика.
По внешности его не отличить от богатого мужика. У него не одно это имение, а несколько, и, не в пример барыне, он всюду бывает, говорит с мужиками, ладит с ними. А мужики наши раскололись. Почти половина стала отрубниками, землю им выделили к одному месту. Часть отрубников переселилась, жила в своих хуторах, но большинство держалось еще в селе. Общинники попрежнему делили землю каждый год. Богачи к своим отрубам прикупали еще участки от банка. Гагара поступил хитрее всех. К своей надельной и купленной навечно у мужиков земле он через банк прикупил еще четыре участка — по участку на сына, и всю эту землю, десятин семьдесят, начиная от гумен, захватил себе. Весь выгон попал в его землю, так что стадо пасти совсем уже негде.
Мы едем, нам то и дело попадаются низенькие, с выжженным гербом столбы отрубников. Земля изрезана вкось и вкривь. Раньше общественное поле было разделено на три части — ржаное, яровое и пар; теперь каждый участок пестрел тремя цветами: десятины две ржи, столько же ярового и такой же кусок черного пара. Скоту ни пройти, ни проехать. Полевая дорога с большими объездами. Отрубники не пускают ездить по своей земле.
Мы проезжаем мимо лошадиного кладбища. Столб, с четырех сторон канава. Видны свежие кости лошади, высокая трава. Вспомнилось, что тут же где-то лежат кости пристава, которого наши мужики убили в шестом году.
— Погоняй, Вася! — прервал я свои думы. — За день надо разочка три обернуть.
— Обернем, — ответил брат тем же беспечным голосом, каким всегда говорил и отец. — Солнышко во–он где!
Чего уж «вон где». Солнце припекало, и проворные люди успели по два раза съездить.
— Держись! — вдруг крикнул Васька.
Я схватился за наклестку. Сначала телега съехала в мою сторону, затем в Васькину. С крутой межи мы свернули на свой испольный загон. Я спрыгнул и пошел за телегой. Под ногами шуршало жнивье. Из тысячи загонов узнаю я косьбу отца. Подрядья высокие, неровные. Кладка снопов в обносах тоже отцовская. Кладет широко. Васька въехал между крестцов, отвязал у лошади повод, чересседельник, бросил под морду ей сноп, а я одной рукой стащил гнет, развязал канат. Сухие снопы овса шумят в руках. Беру снопы обеими руками. Перчатка пригодилась. Вообще-то я поехал в поле на
Васька бросает снопы ловко, плашмя. Сам нет–нет а посмотрит на меня, как бы опасаясь, справлюсь ли.
— Давай–давай! — кричу ему.
Воз снопов на телеге растет. Смотрю, как бы на один бок не наложить, — свалим по дороге.
— Немножко перевес на ту сторону, — отошел Васька.
— Вижу, — говорю ему, — выправлю.
На соседний загон свернула подвода. Там были парнишка и девка. Это первые люди, которые видят, как я работаю, вернувшись домой. Девка посматривает в нашу сторону. Наверное, она догадалась, с кем Васька накладывает снопы. Но я не знаю, чей это загон, а спросить брата неловко. Что ж, надо стараться. Ведь эта девка может рассказать Насте о том, как я работаю. Стоя наверху, строго оглядываю почти готовый воз снопов. Как будто ничего, кладу ровно. Лишь бы лошадь не подвернула. Но она ест овсяный сноп и стоит спокойно. Наложили еще два крестца. Воз высок. Боюсь за телегу и за лошадь. Сдернет ли с загона? А там — межа крутая. Накладываю в средину последний ряд, и Васька подает тяжелый гнет. Телега качается. Взглянул — девка стоит, смотрит. Заметив, что и я смотрю, вновь начинает подавать снопы.
Наконец-то я втащил гнет. Васька зацепил за него передовку, бросает мне канат и тянет. Слезаю с воза. Девка снова глядит в мою сторону.
— Васька, выбирай канат, я буду тянуть.
Подсунув левую руку по локоть за струну каната и взяв правой, я так дернул, что весь воз затрясся.
— Ого! — воскликнул Васька, — ты, как тятька.
— Еще бы, — обрадовался я. — Силенки хватит.
Снопы утянули, Васька замотал канат, укрепил, и воз готов. Пока брат подвязывал чересседельник и повод, я из-за угла воза присматриваюсь, чья же это там девка. Они тоже утягивают. За конец каната держится парень, а девка сильно тянет, вся выгибается, платок с ее головы съехал, открыв черные волосы, заплетенные в косу.
— Вася, — тихо позвал я брата; кивнув на соседний загон, шепотом спросил: — Чья там девка?
Васька сузил глаза на меня и хитро ухмыльнулся:
— Чья–чья, твоя… Настя.
Ноги подкосились. Поскорее за телегу. Даже не спросил Ваську, почему это она «моя». А Васька, не обращая на меня внимания, уже взял вожжи, поплевал на руки, тронул Карюху. Вместо того чтобы дернуть прямо, Карюха взяла вбок, и телега срезу накренилась в мою сторону.
— Н–но, че–орт! — ругался Васька. — Вот я тебе подурю, — и хлещет лошадь.
Карюха, как все старые, слабосильные лошади, низко нагнув голову, вдруг рванула, промчалась шагов десять и внезапно стала, отдуваясь.
— Н–но, сатан–на! — злобно шепчет Васька и снова бьет лошадь. Опять она, сбочившись, прыгнула, просеменила несколько шагов и снова остановилась.
А с того загона сильная лошадь ровно вывозит телегу с кладью на межу. Лошадью правит братишка, а Настя идет сбоку, с той стороны воза. Она не видела, как мы выезжали. Это хорошо! Вот как-нибудь межу нам одолеть. Крутая она, воз опрокинешь. Стыда не оберешься. Придется подсоблять лошади.
Васька решился взять это расстояние сразу и выехать на межу. Он дернул лошадь, крепко ударил ее хвожжами. Карюха, совсем опустив голову до земли, рывком допрыгала до межи и вновь хотела остановиться. Не тут-то было! Васька так хлестнул ее вовремя, что она, не останавливаясь, собрав последние силы, почти вползла на крутую межу, а я, забыв — смотрят на нас или нет, начал подпихивать сзади. Затрещала и накренилась наша телега, но все же выехали на межу. Колеса с хрустом и грозным треском провалились в колею. Испуганно оглядываю лошадь, сбрую, телегу — все в целости.