Повести
Шрифт:
От нечего делать Гервасий Васильевич пошел в клинику. Вернее, не в клинику, а просто так, по направлению к городской больнице. Может быть, Хамраев скоро освободится и они еще успеют погулять перед сном.
Хамраева Гервасий Васильевич увидел уже выходящим из калитки больничного сада.
– Что там у вас стряслось?
– спросил Гервасий Васильевич.
Хамраев посмотрел на него усталыми глазами и ответил:
– Худо дело, Гервасий Васильевич… Человек помер.
– От чего?
– От безграмотности… От безграмотности врача, делавшего
– А все-таки? Конкретнее.
– Позавчера удалили больному малоизмененный отросток, а сегодня больной скончался от нераспознанной прободной язвы желудка.
– Чего же они, не видели, что оперируют аппендицит в условиях перитонита?
– Значит, не видели…
– Черт бы их побрал, - выругался Гервасий Васильевич.
– Что за средневековье?!
– Вот такие дела, Гервасий Васильевич, - сказал Хамраев.
Они стояли у забора больничного сада, и только желтый свет углового фонаря освещал их в черноте этого азиатского вечера.
– Слушайте, вы, заведующий горздравотделом!
– вдруг зло сказал Гервасий Васильевич и еле удержался от того, чтобы не схватить Хамраева за отвороты пиджака.
– Вы что думаете, будто я тешу себя мыслью, что вам, молодому, здоровому, интересно проводить время со мной, старым хрычом? Да? Вы думаете, я не понимаю, что вам от меня нужно? Какого… вы плетете вокруг меня кружева? Нужен вам хирург или нет? Я вас спрашиваю: нужен я вам или нет?
– повторил Гервасий Васильевич.
– Нет, - жестко ответил Хамраев.
– Мне - нет. А вот больным вы еще могли бы понадобиться.
– Чего же вы молчали, черт вас побери?! Я буду работать в вашей вонючей клинике рядовым хирургом, слышите? И никаких месткомов, никаких профкомов, никаких комиссий по снятию остатков больничного пищеблока!.. Слышите?
– Слышу!
– улыбнулся Хамраев.
– Какого черта вы улыбаетесь?
– завизжал от злости Гервасий Васильевич.
С тех пор утекло много воды, и сейчас, спускаясь в приемный покой, Гервасий Васильевич думал о том, что он скажет этому пареньку из цирка, который плачет и просит, чтобы его пустили к Волкову.
Он об этом думал до самой последней ступеньки и, уже шагая по коридору, понял, что ничего успокоительного придумать не может. Он разозлился на себя и на этого циркового парня, который торчит в приемном покое.
Он сделает вот что: он возьмет и расскажет этому мальчишке всю правду. И как здоровый человек погибает из-за того, что в их дурацком цирке нет постоянного опытного врача…
– Это вы к Волкову?
– спросил Гервасий Васильевич у Стасика. Кроме Стасика в приемном покое сидел старик в пыльном выгоревшем халате и черной тюбетейке, порыжевшей от старости. Старик сидел прямо на полу, держа между ног истертую полевую сумку.
– Я, - ответил Стасик.
– Дохтур… - не вставая с пола, с трудом проговорил старик.
– Зачем лепешка нельзя передать? Боурсак - нельзя, курд - нельзя… Из аула спускался… Семнадцать километров шел. Виноград взял, лепешка, говорит, нельзя… Я старый - ты старый… Иди скажи. Пусть лепешка берут…
И старик вынул из сумки две лепешки, завернутые в чистую тряпку. Он протянул их Гервасию Васильевичу и повторил:
– Пойди скажи… Ты старый.
– Простите, - сказал Стасику Гервасий Васильевич и наклонился над стариком: - Как фамилия?
– Ниязов, - охотно ответил старик.
– Ниязова - жена? Алтынай - жена?
– спросил Гервасий Васильевич.
Старик, кряхтя, поднялся с пола.
– Жена, жена, - радостно подтвердил он.
– Нельзя ей лепешки, аксакал. Нельзя, - развел руками Гервасий Васильевич.
– Вот придет Алтынай домой - сколько угодно можно будет. А сейчас нельзя.
– Э-эх!..
– тряхнул бородой старик.
– Не придет. Умирать будет.
– Придет. Недельки через полторы придет, - сказал старику Гервасий Васильевич, но старик уже не слушал его, что-то недобро бормотал себе под нос и, придерживаясь за стенку рукой, направился к выходу.
В дверях он остановился, оглянулся, презрительно посмотрел на Гервасия Васильевича, еще раз тряхнул бородой и выдохнул:
– Э-э-эх!.. Ты старый человек… Ты плохой человек!..
Он зло сплюнул и вышел, осторожно ступая кривыми ногами в коричневых сапогах.
Гервасий Васильевич огорченно посмотрел ему вслед и повернулся к Стасику:
– Цирк действительно уезжает?
– Да, - ответил Стасик и с надеждой взглянул на Гервасия Васильевича.
– Сейчас я второй раз окажусь плохим человеком, - сказал Гервасий Васильевич.
– Я не пущу вас к Волкову.
– Как же так, доктор?.. Я же его партнер! Я же…
– Дмитрий Сергеевич в тяжелом состоянии. Ему нужен абсолютный покой.
– Да как же вы можете!..- закричал Стасик.
– Да вы знаете, что такое партнер в цирке?!
– Нет, - честно сказал Гервасий Васильевич.
– Не знаю. Расскажите мне об этом, пожалуйста.
Гервасий Васильевич сел на клеенчатую кушетку, вынул папиросы и добавил:
– И все про Волкова.
Через двое суток состояние Волкова резко ухудшилось.
То, чего так боялся Гервасий Васильевич, произошло. Начался гнойный перикардит. Сердце Волкова могло захлебнуться в любую минуту. Оно просто могло не выдержать.
Гервасий Васильевич не разрешил везти Волкова в операционную и тут же, в
По среднеключичной линии Гервасий Васильевич отсчитал пятое межреберье на груди у Волкова и под темным левым соском йодом поставил золотисто-коричневое, с рыжими краями, пятно. И в эту секунду ему показалось, что все свои шестьдесят с лишним лет он прожил для того, чтобы сейчас спасти этого незнакомого и очень больного Волкова.
Когда же длинная толстая игла прошла сквозь золотистое пятно под левым соском и с первого раза точно вошла в край профессионально гипертрофированного сердца Дмитрия Волкова, Гервасий Васильевич подумал о том, что нет у него сейчас никого ближе вот этого сильного, одинокого парня.