Повести
Шрифт:
– Пожалуйста, - ответил Волков.
Он попытался осторожно повернуться на бок и вдруг почувствовал, как в больной руке что-то булькнуло. Словно в пустой наполовину бутылке плеснулась жидкость. Он легонько шевельнул левой рукой и вместе с острой болью опять услышал бульканье.
– Лопай виноград, - сказал Гервасий Васильевич.
– Это глюкоза, а в твоем состоянии она сурово необходима.
– Мне уже сегодня делали ее внутривенно…
– Очень хорошо. От глюкозы еще никто не умер.
Волков опять
– Я не открою новую страницу медицины, если все-таки умру от глюкозы?
Гервасий Васильевич поморщился. Он стоял у окна и перелистывал томик.
– Не болтай, ради бога. Лучше послушай, брат Дима, грандиозные строки:
Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели, Молчали желтые и синие, В зеленых плакали и пели.
Гервасий Васильевич глубоко вздохнул, снял очки и положил книгу на подоконник.
– Вот как, Дима… «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели…» Черт знает какая силища!
Волков облизнул пересохшие губы и продолжил:
Вставали сонные за стеклами И обводили ровным взглядом Платформу, сад с кустами блеклыми, Ее, жандарма с нею рядом…
Гервасий Васильевич посмотрел на Волкова, взял книгу и снова стал листать страницы, приговаривая:
– «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели…» Женись, Дима… Обязательно женись. И заведи кучу детей…
– Поздно мне, - сказал Волков.
– Ерунда, - отмахнулся Гервасий Васильевич.
– Нарожаешь детей, привезешь их сюда, я тебе их тут пасти буду.
– Поздно мне, - повторил Волков.
– Глупости!
– возмутился Гервасий Васильевич.
– Жить никогда не поздно. Знать, что ты кому-то необходим, никогда не поздно… Одиночество - это эгоизм. Чистейшей воды эгоизм… Ты, Волков, эгоист…
– А вы?
– И я. Я тоже эгоист. Мне даже об этом на днях сказали. Некто мой друг Хамраев. Правда, он воспользовался дневниками Жюля Ренара, но от этого я не почувствовал себя лучше…
– Кто такой Жюль Ренар?
– Удивительного мужества человек. Современник Ростана, Гонкуров, Золя… Писатель. Ты не читал «Рыжика»?
– Нет, - Волков снова шевельнул левой рукой и снова услышал, как в локте плеснулась жидкость.
Гервасий Васильевич увидел движение Волкова и спросил:
– Ты зачем шевелишь левой рукой? Не нужно этого делать…
– Гервасий Васильевич, - сказал Волков.
– Вы знаете, у меня в руке что-то булькает.
– Ну да?
– Точно. Что-то булькает и переливается. Такое впечатление, будто у меня к локтю грелка привязана.
Гервасий Васильевич отложил книгу и подошел к Волкову.
– Давай посмотрим, что там у тебя булькает и переливается.
– Он долго и осторожно осматривал левую руку Волкова и наконец сказал: - Вот что, брат Дима, давай-ка мы с тобой завтра прооперируемся… Возьмем и прооперируемся.
Волкова охватила страшная слабость. В первую секунду он даже не мог понять, что с ним произошло. А потом вздохнул судорожно, проглотил комок и понял: испугался.
– Уже завтра?..
– тихо спросил он.
Ему хотелось закричать, что он не может завтра оперироваться, что он еще не придумал для себя однорукого - ничего, он ищет, ищет мучительно, ежедневно и еженощно, но ему не двадцать, ему уже тридцать шесть, и в таком возрасте начинать жить заново очень трудно… Ну неужели нельзя подождать с операцией? Он придумает… Вот только придумает, как жить с одной рукой, так, пожалуйста, оперируйте, отнимайте руку, если без этого нельзя обойтись!
К тому, что он останется без руки, он уже приучил себя. Ему бы теперь только придумать, как жить дальше…
Но Волков ничего не сказал Гервасию Васильевичу, а только тихо спросил:
– Уже завтра?..
– Ты чего это вдруг разволновался? Ты небось по думал, что я тебе завтра руку отрежу? Да? А я и не собираюсь этого делать. Я тебе завтра этот гнойный мешок вскрою, дрянь всю выпущу, чтобы она у тебя там не булькала и не переливалась, и буду продолжать тебя лечить. Тебя и твою руку… А ты уже черт знает что подумал!
Волков затаил дыхание, уставился в потолок. Из уголка его правого глаза выкатилась маленькая светлая слезинка и неровной дорожкой поползла к уху. Волков повернул голову направо, потерся щекой о подушку и уже случайно шевельнул левой рукой.
– Вот, пожалуйста… - виновато проговорил он.
– Опять булькает…
Утром, когда Волков еще спал, Гервасий Васильевич пригласил в ординаторскую двух врачей своего отделения и весь последний курс городской школы медсестер. Одиннадцать семнадцатилетних девочек проходили хирургическую практику в больнице у Гервасия Васильевича и, непонятно почему, боялись его до дрожи в коленях.
Гервасий Васильевич подождал, пока все рассядутся, отдал свой стул маленькой испуганной Рашидовой, а сам присел на краешек стола.
– Вас, Нина Ивановна, и вас, Сафар Алиевич, я пригласил для того, чтобы просить ассистировать мне сегодня при вскрытии флегмоны у Волкова,
– обратился Гервасий Васильевич к врачам.
– У него еще и флегмона?
– Ну и букет!
– Букет роскошный, - сказал Гервасий Васильевич.
– Что и говорить…
Он обвел взглядом студенток и продолжил:
– А вас я обязываю присутствовать при операции. Это вам будет крайне полезно… В свое время, если вы помните, мы много говорили об анатомо-физиологических особенностях гнойных процессов. Еще несколько дней назад я просил вас самым внимательнейшим образом ознакомиться с историей болезни больного Волкова Дмитрия Сергеевича… Все ознакомились?