Повести
Шрифт:
– Особо не рассусоливай! Через двадцать минут открываемся!
В грязном, отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, среди смятых коробок и ломаных тарных ящиков, Мишка тискает Настю.
Настя отталкивает его, а тот бормочет срывающимся голосом:
– Ну в чем дело, малыш? Расслабься…
– Да отвали ты, дурак! Нашел место. Не лезь, кому говорю!..
А у Мишки глаза бессмысленные, шепчет хриплым говорком:
– Ну че ты, че ты, малыш?..
– «Че», «че»! Ниче! Влипли мы, вот «че».
–
– Ну, я влипла. Так тебе понятней?
– Во что?
– Мишка наконец совладал со своим естеством.
– О, Господи! Кретин. Именно в это самое.
– Что, сдурела?!
– пугается Мишка.
– Ага. Сдурела. Сколько раз просила: «Мишенька, будь осторожней! Мишенька, будь осторожней…» «Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся, малыш!» Дотрахались…
Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится.
– Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, - советует ему Настя.
– Да погоди ты, Настя… А ты уверена, что ты… Это…
– В том, что я беременна?
– Да.
– Беременна, беременна. Не боись, «малыш», - усмехается Настя.
– А ты уверена, что это… от м е н я?
Настя смотрит на него в упор немигающими бабушкиными глазами. Рука нашаривает за собой грязный тарный ящик.
Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки.
Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков.
– Засранец, - краем куртки Настя вытирает испачканные руки.
– Настя!
– доносится голос Клавы.
– Открываемся!..
– Иду, тетя Клава!
– и Настя уходит, даже не оглянувшись.
На экране японского телевизора «Панасоник» в любовном томлении движутся обнаженные тела двух женщин. Струится обволакивающая мелодия из фильма «Эммануэль».
И тут же гортанный голос:
– Слушай, зачем они это делают - женщина с женщиной? Зачем мужчину не приглашают? Странно, да?
А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича:
– Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом…
В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы «Турист» сидят Евгений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в ярких «адидасовских» штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной каракулевой шапке.
На фирменных упаковочных коробках стоит телевизор «Панасоник» и «Панасоник» - видеомагнитофон. На подоконнике - стопка пестрых кассет.
На столе - чудовищных размеров дыня и две водочные бутылки. Одна пустая, вторая - наполовину опорожненная. Два стакана и туркменский нож с тонкой ручкой.
– Дорогой, клянусь, как брату! Мне эти десять тысяч - тьфу!
– толстый туркмен показывает на телевизор и видеомагнитофон.
– Не жалко! Мне нашу страну жалко! Дыню кушай, пожалуйста…
– При чем здесь желто-синие цветочки?..
– недоумевает Евгений Анатольевич.
– Что же, я не могу себе другие трусы купить?
– Мы все можем купить!
– Туркмен выпивает полстакана водки.
– Будь здоров, дорогой! Почему мы сами так делать не можем? Карту мира видел? Что такое Япония по сравнению с нами? Ничего! Плакать хочется!
– Да, - говорит Евгений Анатольевич и глаза его увлажняются.
– Очень хочется плакать…
Он тоже выпивает полстакана.
– Дыню кушай, - говорит туркмен.
– Зачем Япония может так делать, а мы нет? Вот что обидно!
– Ужасно обидно… Ну просто ужасно!
– Евгений Анатольевич деликатно отрезает маленький кусочек дыни.- Мне еще никто никогда так не нравился…
– Мне тоже нравится, слушай! Но если бы наши смогли тоже так сделать
– я бы двадцать тысяч заплатил! Мамой клянусь!
– И маму я бы ее забрал. Какая разница, где лежать, в Москве или…
– Только в Москве! Всю Среднюю Азию объедешь - не купишь. Все везем из Москвы, - решительно говорит туркмен и разливает остатки водки по стаканам.
– Будь здоров, дорогой! Дыню кушай…
– Ваше здоровье, - Евгений Анатольевич выпивает. Его передергивает от тоски и отвращения.
Он с трудом встает из-за стола и подходит к телефону.
– Вагиф Ильясович, не откажите в любезности, чуть сделайте потише. Я должен ей позвонить. Если я сейчас не услышу ее голос - я умру.
– Ты дыню кушай, дорогой! Дыню кушай. У нас старики на дынях до ста двадцати лет живут и еще детей могут сделать, - торжественно говорит туркмен и выключает телевизор.
– А я пока назад перемотаю. Все-таки интересно, как это можно - женщина с женщиной?!
Настя валяется на диване с журналом «Здоровье», а Нина Елизаровна, поставив швейную машинку на обеденный стол, латает старыми простынями пододеяльники и наволочки.
Дверь в маленькую комнату открыта, и Бабушка со своего лежбища тревожно прислушивается к тому, как на экране старенького черно-белого телевизора Валентин Зорин ласково сопротивляется двум американским сенаторам.
Раздается телефонный звонок.
– Мам, если это Мишка - я ушла на дискотеку, - говорит Настя, разглядывая в журнале эволюционный процесс эмбриона и пожирая аскорбинку.
– Алло!
– поднимает трубку Нина Елизаровна.
– Да… Это я.
Потом она долго молчит - слушает. И наконец спрашивает тревожно:
– Вы не захворали?
И снова долго слушает.
– Мне и самой очень жаль, - искренне говорит Нина Елизаровна.
– А может быть, вы придете к нам послезавтра? У мамы день рождения… Только свои. Удобно! Удобно!.. Что вы! Да. Часам к пяти. И, пожалуйста, не покупайте больше цветы у Белорусского, а то по миру пойдете. И вам спокойной ночи.