Повести
Шрифт:
— Погляжу, погляжу. А что твой Силантьев в ребячьих хворобах понимает. Им, докторам, только что-нибудь отрезать бы, это они понимают. А чтоб внутрь заглянуть, так это они не умеют. Мне самой один раз пузо резали, нитками зашивали. Поглядела я потом, а нитки-то то-о-оненькие, неужели не могли потолще найти! А я травкой лечу.
Валериана подняла ребенка.
— Худо, девка, худо, к рукам липнет, как творог. А что на тебе самой-то лица нет?
— Не знаю. Расстроилась, наверное.
— Разве
— Когда свои, другое дело.
— Ничего, ничего, сейчас подлечу. Может, все с дурного глаза. Пошепчу сейчас. Как же его зовут?
— Мы еще не назвали. Все ребенок да ребенок.
— А на кого же шептать? Может, окрестим его?
И до этого таившийся Кузьма сердито рванул дверь и вошел в избу.
— Ну вот что, Валериана, кончай! И докторов тут не позорь, не позволю! Я три раза на столе лежал, всю их науку знаю. А тебе сколько раз еще до войны было говорено: брось свое грязное дело! Сколько раз тебя в сельсовет вызывали. Хочешь, чтобы меры приняли?
— Да что ты! — воскликнула перепуганная бабка. — Я ничего худого не делаю. И тебе самому, дураку, когда еще маленький был, пупок грызла!
— Тогда иное время было, темнота.
— Да я и не пришла бы сюда, если бы Палашка не попросила. Скажи ему, Палашк.
— Что ты к старухе привязался? — раздраженно повернулась к Кузьме Пелагея. — Умный какой нашелся!
— А чего, в самом деле!..
— А того! Она в войну тут всех лечила. Все ее должны благодарить. По-твоему, сидеть и ждать? Так лучше, да?
— Ничего, ничего, пусть пошумит, — обидчиво сказала бабка, направившись к дверям. — На старуху каждый может. Рожа-то красная, что ему!.. А я тебе, девка, только сказать не решалась, а теперь уж скажу. Ребенок-то… не жилец.
И притворила за собой дверь.
— Ахти! — вскрикнула Пелагея. Лицо ее вытянулось и побледнело. Она полными ужаса глазами смотрела на Кузьму. Кузьма и сам растерялся, оцепенел от услышанного. «Неужели и правда?» Холодный пот прошиб его. Но, не желая согласиться с услышанным, сопротивляясь, Кузьма крикнул свирепо:
— Врет, врет она все! Старая колдунья! Врет!
Всю ночь Кузьма не спал. То он, то Пелагея поочередно носили ребенка. Пока держишь, покачивая, вроде бы и спит, а как положил, опять начинает плакать. Всю ночь стояла на столе зажженная лампа. От этой томительной тревожной бессонницы голова у Кузьмы отяжелела, будто пудовую каску надели на нее, даже шея болела.
Наступал тот час, когда заметно просветлело небо; встречая рассвет, засвистели по всей округе птицы; вернувшись с охоты, пришла в избу кошка, отряхивая намокшие от росы лапки.
— Приляг, отдохни
— Да теперь уж чего ложиться, скоро вставать, печь топить.
— Ну все-таки…
— Сам прилег бы.
— Я ничего, привычный. На войне приучился. У сапера тогда работа, пока все спят.
— Боюсь я чего-то…
Кузьма промолчал. Пелагея приткнулась возле спящего Сеньки, подложив под голову руку, не мигая, тяжелым взглядом смотрела перед собой.
— Утром надо ребят в Заречье послать, — сказал Кузьма, — пусть еще раз проведают.
— Только бы утра дождаться…
— Зря ты так… Нельзя… Ни к чему это… Вот один раз я в госпитале лежал… Не шевелился и не разговаривал. Сначала разные доктора меня смотрели. Потом пришел профессор. Такой седой старик, знающий. За ним помоложе доктора, как стадо. Всех в палате смотрели, а потом меня. Он ко мне на край кровати сел и ничего не говорит, только смотрит. А глаза такие жалостливые. И руку мне пожал, попрощался. Ни слова не сказал, встал и вышел. И остальные все вышли. Не сказали ничего.
— А ты?
— А я ничего, выжил. Потому что верил: выживу! Профессор не поверил, а я — поверил!
Опять заплакал, заметался ребенок.
— Давай теперь его мне, — поднялась Пелагея. — Что, что, маленький, что болит?
Кузьма вышел на крыльцо. Сел, обхватил голову.
Белесый дымок стлался над лощиной, висели над кустами блеклые ночные звезды.
Кузьма сокрушенно вздохнул, покачал головой:
«Говорить только ей ничего нельзя, расстраивать. А ведь и верно, не жилец младенец…»
Утром Сенька сбегал в Заречье, и оттуда вместе с ним пришла Лариска. Через плечо — сумка с красным крестом. Спросила, издали глянув на ребенка:
— Что у вас?
— Да вот, — горестно кивнул Кузьма, недоверчиво присматриваясь к Лариске.
— Я еще мало понимаю в медицине, не выучилась, — откровенно призналась Лариска. — Но если хотите, я его в больницу направлю… Только это правда, что вы его нашли?
— Правда, — ответил Кузьма.
— Тогда вам его обратно не вернут.
— Как это? — удивился Кузьма.
— А так. Он же не ваш.
— А чей?
— Ничей. Как казенное имущество.
— Какое такое имущество! — возмутился Кузьма. — Что ты болтаешь? Может, я его не нашел? Может, в долг взял?
— Все равно ребенок не ваш. Ребенок тяжело болен, и надо отправить в больницу.
Лариска была из тех настырных людей, которые, получив хоть маленькую власть, пытаются проявить ее полностью.
— А я не хочу! — крикнул Кузьма.
— Никто вас и спрашивать не будет.