Повестка в космос
Шрифт:
Умом я понимал, что Чингачгук не первый раз рулит этой посудиной, и вряд ли стоит опасаться, но внутри неприятно посасывало от страха. Я сел на поверхность нашего «Титаника». Сидеть было намного уютнее, я почувствовал, как отлегает от сердца.
Серые патлы индейца развевались по ветру. Ни рулей, ни педалей, ни рычагов: как он управлял кораблем — черт его знает. Широко расставив ноги, старик производил впечатление матерого пирата, от чего я успокоился еще больше.
Небо постепенно удалялось вверх. Пугающий меня склон океана приближался. Но ныряющая вниз бездна воды не падала водопадом, не текла рекой. Просто — хотя для меня это казалось совсем не просто — водная поверхность образовывала склон. Как это могло быть, я не понимал. Пространство плавно поворачивалось: то, что сзади, опускалось, а мир впереди, по
Ведомый невозмутимым Чингачгуком, наш баркас плавно сполз на поверхность водного склона. Оранжевое небо улетело вверх, стайка цистерн за нами плыла по изогнутой дуге, а прямо перед глазами дыбилась наклонной стеной бескрайняя водная поверхность с мирно плещущимися волнами.
Я лег на спину и прикрыл глаза, чтобы остановить головокружение. Какое-то искривление пространства здесь, что ли? С ума сойти.
Плеск волн успокаивал. Поскольку наша посудина звуков не издавала, то на слух окружающая местность представлялась райской. Можно подумать, что лежишь где-то у Черного моря, на пустынном пляже. И вокруг нормальное море, над головой нормальное небо, люди рядом тоже очень даже нормальные, с простыми открытыми лицами, а не с плавающей мозаикой вместо них. И можно сходить в кафешку, перекусить, погулять по набережной, сходить в парк аттракционов… Нет, об аттракционах лучше не вспоминать… Мысли уплывали к Земле, к дому. Так просто вспомнить, так просто представить. Неровный асфальт, кирпичные дома, осеннюю грязь и летнюю жару, снег… И люди — настоящие люди. Ходят в магазины, смотрят телевизор, ругаются. Эх, сейчас бы домой! Завалиться на диван, понажимать кнопки у телека. И на ужин чего-нибудь сытного… бор-щец… картошку жареную с лучком… огурчик… Нет, о еде тоже не надо.
Интересно, как там сейчас на Земле? Что происходит? Наши, наверное, вернулись все домой — герои! Даже вообразить сложно, что творилось по их возвращении! Космические бойцы! Группа космических войск особого назначения! Наверное, всем по медали дали, встреча с президентом, интервью, радио, телевидение. А уж рассказов! Про планеты, про истантов, про битвы. Кто пилот — тому до конца жизни хватит историй. Как Красных Зед мочили, как рисковали, жизни спасали. Дети, наверное, с ума сходят. Только представить: папа — космический пилот-истребитель! Да за это можно полжизни отдать. Да уж, мы такого повидали, что фантастам снилось только в ниспосланных гением свыше снах. Жалко, настоящей военной формы для нас не придумали. А хотя, может, к возвращению и подсуетились. И будем мы теперь в День космического десантника ходить в шикарных черных штанах и куртках, в алых беретах и со значком космолета на груди. А американцы и все остальные, кто за бортом остался и не захотел в космос лететь, пусть утрутся и плачут от зависти! Э-э-ххх! Домой бы!..
Я закинул руки за голову, открыл глаза. Как хорошо мечтается! Так сладко… и так больно.
Оранжевое небо исчезало в вышине, расплывалась белая дымка. Рядом сидела Ари.
— Не спишь? — спросила она.
— Не-а, — ответил я. — Жрать хочется. Может, рыбы половить? Хотя у нас даже крючок не из чего сделать. Да и шут знает, что тут за рыба. А ты как? Есть не хочешь?
— Не хочу, — сказала она. Опершись рукой о горячую палубу, она внимательно смотрела на меня. — Гри-и-ша!
— Чего?
— Сказать… Я чувствую общаться с тобой. Я улыбнулся:
— Смешная ты! «Чувствую общаться»!
Ари наклонила голову. Ее необычное лицо будто светилось. Как все-таки странно! Я вроде привык к ней, столько всего мы пережили вместе. Но вот сейчас, когда она так близко, когда видно малейший оттенок: трепет глаз, изгиб шеи, колыхание дредов, — ощущалось прежнее удивление. Ее невозможность и одновременно реальность рождали в душе тревожное беспокойство.
— Столько произошло, — Ари растопырила ладонь, — и я начинаю понимать, как случилось.
Я с любопытством глядел на нее. Что значит эт жест?
— Я почувствовала, ты помог мне. Столько раз ты звал меня.
— Да? — Я улыбнулся. — Да ну, брось. Хорошо, что мы выбрались живые-невредимые. Чудом, конечно, уцелели. Ну, что поделать…
Она оборвала меня:
— Я не знала путь и думала сложно, я не хотела… — Она сбилась, подыскивая слова. — Понять нельзя, почему случилось, и я хотела оставить это. Пусто в асаллене, под небом некому открыть, и я могла не раз вернуться… — Она тревожилась и никак не могла выразить то, что хотела.
Я тронул ее за руку.
— Ты не торопись, — сказал я осторожно. — Не волнуйся. Все уже закончилось. Не все, конечно, но дальше, глядишь, повезет. Не волнуйся, мы справимся!
Она вдруг вздрогнула всем телом, складки одежды колыхнулись, — и плавно заползла на меня сверху. У меня челюсть отвисла. Я невольно рванулся подняться.
— Ари, ты чего? Я как-то… — Слова застряли в горле. — Ты… не надо, что ты?
Она застыла. Черные бездны глаз закрылись — будто заросли, дырочки на щеках опять расширились. Я замер, ошеломленный. Ее руки легли мне на грудь, влажные от морской воды.
— Ари… — Она не отвечала и не слушала. — Ари!.. Два ее пальца вонзились мне между ребер сквозь футболку. Я дернулся. Ледяная испарина прошибла лоб, и тут же меня будто отключили от электропитания. Голова гулко стукнула о палубу. Давящая, режущая боль вспыхнула в груди. Стон умер, так и не родившись. Выпученными глазами я еще видел, как Ари резко развела в стороны свой саван, обнажив гладкое кремовое тело.
Следующий миг сделал ее тело черно-белым, а следующий — закрасил его и весь мир мутной пеленой. Смертный ужас иссек мой мозг. Я понял, что умираю. Темный силуэт надо мной вдруг увеличился, навис сверху. И я заплакал, потому что это была смерть. Но мертвые глаза больше не принадлежали мне, сухими фарфоровыми блюдцами они пялились во мрак.
«Шшшш!» — Мягкий голос пытался меня успокоить. «Мама?» — всхлипнул я. — «Шшшш!..»
И я затих и успокоился. И все стало безразлично. Пусто и безразлично.
И кто- то включил кино, застрекотал проектор — какое-то черно-белое старье, такое чувство, что оказался на предпремьерном показе у братьев Люмьер. Пленка ходила вкривь-вкось, дергалась. На экране, который заслонял весь мир, неестественно торопясь, катились шершавые черно-белые волны. Шершавое море простиралось вдаль, а на переднем шершавом плане стоял молодой человек. Он резко двигался, менял позу то так, то этак, оглядывался по сторонам. Старинное кино, сколько там кадров в секунду? Чарли Чаплин, прибытие поезда, тревожно глядящие в объектив крестьяне… К молодому человеку, прижав руки к груди, подошла маленького роста барышня в смешном бесформенном ч платье исчерканного белого цвета. Она семенила и кокетливо моргала большими глазами. И в руках она держала то ли цветок, то ли… Что-то яркое… И это нечто вспыхнуло между человеком и девушкой: красный, желтый, белый огонь! Он затмил все. Поплыли обугленные края, и я понял, что проектор прожег пленку. Экран загорелся — сильно полыхнуло. Огонь заполнил все вокруг — и весь мир. Слепящая вспышка рванула вперед и превратила меня в раскаленный кусок огня. Жар пламени доставил мучительное блаженство: он давал ощущение жизни, восторг ощущать и существовать. Мои огненные руки раскинулись в блаженстве, заполняя собой всю Вселенную, я зашелся в восторге. Шварк!! — и тут же разбился в собственном малюсеньком теле, задавленный в него обратно неведомой силой. Мир сузился в точку, я задохнулся в астматическом спазме. Боль в гнула дугой. Затылок продавил твердую поверхность к рабля. «Рррра-а-а-а-а!» — сквозь сжатые зубы крик в рвался наружу, раздирая горло. Ногти скребли мета/ полыхающий мозг никак не мог уместиться в черепн коробке.
— А-а-а-а! — орал я и бился, как рыба, на горяче палубе.
— Гри-и-ша! Гри-и-ша! — Ладони легли мне лицо.
— А-а! — Крик ослаб, и я упал на спину. Тело совершало последние конвульсии, конечности дергались.
— Гри-и-ша!
Я дернулся еще раз, еще… последний… — и замер.
Тихий ветер пролетел сквозь меня, а потом запутал ся в волосах и остудил тело. Я чувствовал шелк малень; ких ладоней на глазах, ресницы упирались в них раз з разом. Сквозь тонкие пальцы падал мягкий свет оран жевого неба. Плеск волн разбивался о края посудины.