Повестка в космос
Шрифт:
Трупы закончились, неровное каменное плато стало резать коленки, а я все полз и полз на четвереньках Лишь когда свет стал ярче моего огонька, когда стало видно далеко вперед, я тупо остановился и плюхнул на задницу.
Впереди виднелось большое озеро, или что-то похожее на него, затянутое светящейся голубой дымкой Сверху по-прежнему нависала тьма, — я представлял себя в огромной пещере, — но что это было на само деле, не знал. Озеро уходило вдаль, конец его терялся сумраке. Каменный берег резал вправо и влево рублеными выступами, постепенно поднимался, стремило вверх. Оставленный позади могильник чернел беспросветной тьмой, куда не было
Я поднялся. Впервые я встал на ноги. Ноги держал крепко, голова не кружилась, но тело почти не ощущалось, оно напоминало деревяшку, хотя и поддавалось командам. Я шагнул — ноги достаточно уверенно сделали шаг. Но поскольку напряжения мышц я практически не чувствовал, то видел себя будто со стороны, управлял собой, как радиомоделью.
Оглядел себя. Все те же джинсы, куртка, футболка и кроссовки. Теперь их можно выставлять на Сотбис — они прошли все круги ада. Уйдут подороже, чем скафандр Армстронга. Только, вот черт! Футболка порвана. На груди. Там, куда ударил И-са…
Мятый неровный разрыв. А крови нет. Футболка, конечно, грязнущая, но она должна быть покрыта засохшей кровью! А тут — ничего. Я задрал ее вверх, прижав подбородком.
Как новенький! Волосатая моя грудь послушно поднималась-опускалась, и не было в ней дыр, не было крови, разрезов, шрамов. А ведь И-са пробил меня насквозь, этого мне не забыть никогда. Переломы помнятся очень долго, иногда всю жизнь. Ощущение пробитой насквозь груди вместе с позвоночником я буду помнить и сто реинкарнаций спустя. Когда то целое, прочное, родное, что было самим тобой, твоей плотью, пристанищем жизни, вдруг за мгновение разрушается в страшной боли, и дикий ужас отключает все мысли, и невыносимая смесь детского страха, беспомощности и обиды заполоняет сознание кошмаром: все, больше ничего не будет никогда, — это невозможно забыть даже после смерти, потому что это сама смерть.
А сейчас я снова целый. И не осталось ничего, никаких следов, кроме порванной футболки. И в этот миг я вдруг вздрогнул. Осознание того, что произошедшему не может быть никакого объяснения, вместе с памятью о перенесенной гибели вдруг впервые заставило меня ощутить себя частицей чего-то большего, чем есть только я сам и все, что мной воспринимаемо. Столь явственная демонстрация моей ограниченности вдруг сдвинула какой-то огромный пласт в моем сознании. Мир, видимый до этого изнутри самого себя, вдруг стал в сто раз больше, я словно взглянул на себя со стороны, впервые признав собственную ограниченность.
В такие моменты люди начинают верить в бога. Но понятие «бог» на Земле обросло таким огромным количеством смыслов, настолько потеряло границы, четко отделяющие его от других понятий, что обратиться к тому неведомому, что я ощутил, как к богу, было бы для меня профанацией глубины и важности перенесенного изменения мировоззрения.
Вдобавок еще одна мысль тревожила меня. Перенеся не поддающуюся объяснениям трансформацию, ответственным за которую можно было признать только нечто высшее по сравнению со мной самим, я явился сутью и выражением этих высших сил. И дьявол шептал мне на ухо, что, возможно, я сам и есть «высшие силы». Я ощущал почти физически, как сдвинувшийся континент в океане моего сознания еще не нашел нового пристанища, не остановился, и окончательные ответы мне еще не доступны.
Это оказалось не озеро. Это была дыра в бездну. Из бездны поднимался голубоватый туман, не давая разглядеть, что же там внизу. Там точно
когда я подползал, осторожно передвигаясь на пузе к самому краю, я ощутил присутствие кого-то. В глубин-разверзающейся пропасти неведомое нечто испускал почти неслышимые низкие звуки. Они прокатывались по каменному плато зудящей вибрацией, я чувствовал их животом. Тяжелым свинцом они заливались в уши, придавливая к земле. Бесконечная растянутая волна накатывала, накатывала, накатывала, — а потом так же медленно отступала, подавляя своей мощью.
Высунув голову за край резко падающего вниз обрыва, я попытался вглядеться в сумрачную бездну. Голубые испарения снизу не давали ничего разглядеть. Волны тумана плавали размытыми тучами. Глубина низлежащей пропасти казалась бесконечной. Что-то двигалось там точно так же, как звук, — неразличимо, нефиксируемо, но безусловно реально. Казалось, что огромная тень, прикрытая другими тенями, двигалась как одно целое.
Давление раскатывающегося звука привело тело в пограничное состояние между тошнотой и оцепенением. Было гадко, но в то же время приятно. Гудение камней под животом убаюкивало и давило. И я был не в силах пошевелиться. Возможно, здесь бы я и нашел свой конец, сойдя с ума или соскользнув в пропасть, если бы вдруг не возник звук, который вывернул меня наизнанку почти так же, как взрыв Кситы вывернул наизнанку истанта.
Крик стотонного кита, пронизывающий воды океана, лишь отдаленно напоминал зарождающийся стон. Казалось, будто тысяча таких китов сжала пространство бесконечным протяжным ревом. Невозможный звук казался реликтовым ревом умирающего динозавра размером с Тихий океан. В нем заключалось все: и боль, и страдание, усталость, смешанная с отчаянием. Вынести этот звук было невозможно. Меня медленно впечатало в камень, звук нарастал, я заорал, низкочастотная волна вспахала тело и, казалось, расщепила меня на лоскуты… Но она уже спадала, отходила, растворялась…
— Сохаба-ра… — прошептал я, пораженный. Вот кХо маячил громадной тенью внизу. Я находился в основании мира. Могильник располагался на самом дне. Но кто сказал, что дно — это конец? Легенды не возникают из пустоты, они взрастают на подготовленной почве. Уж не знаю, что послужило основой предания о трех слонах, держащих Землю, но основу здешних верований я только что осязал. Реликтовый зверь находился внизу, дышал, шевелился, нес на своей спине целый мир. И у меня не возникало ни малейшего желания изображать из себя участника этнографической экспедиции и разбираться, что это было на самом деле.
Как паук, я зашевелил конечностями; судорожно вздрагивая, стал отползать назад, прочь от бездны, прочь от глубины, которой нет конца…
Лишь когда синяя пропасть превратилась в отдаленное сияние, я остановился. Нет уж, избавьте меня от знакомства с реликтовыми животными. Я только что воскрес из мертвых и встречи с мифическими исполинами глубин, призрачными или настоящими, не желал. Что бы ни находилось там в глубине, хорошего для себя ожидать не стоило.
Стоя в темноте, я понял, что оказался заперт: впереди — пропасть, позади — страшный могильник. Я беспомощно огляделся. Зажег огонек в руке. Камни справа и слева громоздились друг у друга на плечах, как семейство крепышей — цирковых акробатов. Оставался один путь — верх по скалам. Возможно, это лишь основание стен гигантской пещеры, но тогда я хотя бы узнаю это наверняка. Альпинист из меня никакой, но другого выхода не просматривалось.