Поветлужье
Шрифт:
Иван оглядел повернувшиеся к нему гневные лица и медленно, с паузами, продолжил:
– Ты переводи меня, Пычей, переводи. Спроси их, почему они еще не висят на деревьях, завернутые в кору, или, быть может, вы сжигаете своих умерших?! Почему тогда я не вижу большого костра?! Почему я задыхаюсь от мертвячьего духа, который расползается по этой поляне?! А почему вы не закопали своих детей и жен, если, конечно, хороните их в земле?! По вас ползают белые толстые опарыши, в вашем разложившемся теле копаются личинки жуков, и мухи откладывают там свои яйца! – Егерь последние слова выкрикивал, брызжа слюной прямо в желтовато-красное лицо с веснушками единственного из воинов нижнего поселения отяков, присутствующего на собрании общин. – Что же ты перестал переводить, Пычей?! Что остановился? Вы все мертвые… – и добавил словцо.
Удар пришелся точно в челюсть, и егеря бросило вниз на землю. Будто ничего не произошло, Иван, потирая свою перекошенную
– Ну наконец-то я вижу живого человека. – Он посмотрел на Пычея, бледного даже на фоне его белой косоворотки, однако кидающего в полном молчании слова перевода в толпу, враждебно смотрящую на посмевшего оскорбить ее человека. – И я вызываю единственного живого среди вас на бой! До моей смерти! Если я погибну, то никакой виры с вас не потребуют и за кровь мою никто не придет отомстить. Этому порукой будет его слово, – указал он на Антипа, кивнувшего в ответ. – А если я одолею этого воина, то его жизнь будет принадлежать мне. И он будет из ваших мертвых родичей делать живых! Согласны ли вы на это?
Дружный рев многих взбудораженных глоток положил начало поединка. Поединка, продолжавшегося считаные мгновения, потому что руку бросившегося с ножом отяка Иван блокировал ударом предплечья изнутри и, захватив ее за запястье в районе плеча, встречным рывком вывернул за спину, успев ударить в момент захвата противника коленом в живот. Через мгновение тот стоял на цыпочках с вывернутой рукой и ножом, приставленным к горлу.
– Спроси его, Пычей, помнит ли он еще условия поединка? То, что его жизнь с этого момента принадлежит мне?
Староста что-то тихо спросил у воина и, получив от того немного неразборчивый, но явно утвердительный ответ, кивнул.
– Как зовут тебя, воин? – обратился к побежденному Иван, освобождая захват.
– Терлей. – Выслушав перевод от Пычея, тот коротко поклонился, чуть кривясь уголком рта от боли.
– Так вот, этот воин пойдет со мной освобождать жен и детей вашего рода. Я так распорядился его жизнью. Кто-то еще хочет со мной сразиться? Я готов. – Иван демонстративно отошел на край поляны.
Несколько минут на поляне звучала перебранка разгоряченных людей, и даже окрики старейшин не утихомирили страсти. И только когда егерь достал и разрядил выстрелом снаряженное мелкой дробью ружье, когда прямо над головами спорящей до хрипоты толпы пронесся громовой раскат, от которого пригнулись самые отчаянные, когда на затихших изумленных спорщиков посыпались мелкие ветки и листья, Пычей поднял руку, показывая, что он будет говорить. Что он сказал своим родичам, оглушенный Антип, стоявший как раз около Ивана, в точности не разобрал, однако староста несколько раз упоминал имя Инмара и говорил, что бездействующим следует опасаться его гнева. А чуть позже староста обратился уже к егерю:
– Терлей сказывает, аще он и так бы пошел с тобой, без позволения общины, потому как его жена и дочка в полоне. И еще пять воинов готовы с тобой сразиться, – тут уже Пычей не выдержал и усмехнулся, – чтобы ты взял над ними победу и они отправились с тобою мстить. Они даже готовы ослушаться старейшин и вручить тебе свои жизни просто так, без поединка.
– Скажи им подойти ко мне, староста.
Незаметно подмигнув ему, егерь подошел к Антипу, уже начинающему распаковывать один из баулов, которые они еле дотянули через заросли таежного леса до переправы отяков через Ветлугу. Когда Иван содрал с недоумевающего Терлея кожаную куртку с короткими рукавами, обшитую вперемежку костяными и металлическими бляхами и наручи из грубых полосок железа, все подошедшие еще настороженно переминались, сомневаясь, правильно ли они поступили. Но когда переливающаяся мелкими упругими кольцами кольчуга обтянула широкие плечи проигравшего жизнь воина, а потом такому же священнодействию подверглись остальные пятеро, когда полукруглые шеломы с шишаками были надеты на их склонившиеся головы и воины были опоясаны саблями со сверкающими стальными клинками и вытравленными изображениями волков и лис на ножнах… То бурной их радости не было предела, как не было предела зависти в горящих глазах их сотоварищей, посматривающих на свои испещренные зазубринами клинки мечей из мягкого железа. Восхищенным возгласам даже не помешало уточнение Ивана, что доспехи не подарены навсегда: с их помощью воины лишь могут отомстить за своих родичей и добыть для себя новые в бою, а саблей им еще предстоит научиться владеть, поэтому старые мечи лучше бы захватить с собой. Но окончательный перелом наступил, когда Пычей, как староста нижнего поселения, достал из припрятанного короба деревянную статуэтку, поднес к егерю и сказал, что воршуд принимает его, а подошедший тэро дал совет воинам избрать этого человека воеводой намечающегося похода.
Кольчуг более никому из отяков не досталось, но через три часа, на склоне
– Ну вот, еще один спектакль устроили. Эдак я заделаюсь актером на потеху местной публике… Что, совсем ничего не понял из моих слов? Ну, скоморошьи представления видел? Так вот, я – Петрушка. А Пычей-то, Пычей… как играл, как играл! Правильно мы сделали, что перетянули его на свою сторону. Хотя… кто его знает, может, это он нас перетянул на свою… Но каких трудов это стоило. Я не столько от тюка вспотел, сколько от попыток вдолбить в его голову, как себя вести нужно, а также от усилий узнать, кто тут что собой представляет… – Спустя несколько минут молчания Иван добавил что-то совсем Антипу непонятное: – Я теперь знаю, как бледнолицые индейцев обманывали. Слишком те были доверчивыми… и чересчур падкими на блестящее… как вороны. Ну да ничего, исправим.
Вячеслав осторожно выглянул из-за угла и перебежкой достиг дружинной избы, где, нырнув в подклеть за сопровождающим его дружинником, немного перевел дух и широко зевнул.
Выспаться почти не получилось. Ночь, опустившаяся на весь вместе с проливным дождем и последующей туманной взвесью, загнала всех, кроме дозорных, по избам, и Вячеслав тоже нырнул в первую попавшуюся землянку, как только увидел слегка знакомые ему лица. Там он недолго думая начал выпрашивать и рвать чистые холсты на бинты, а потом еще и кипятить их. Доставались ему эти грубые куски материи совсем нелегко, и он даже начал спрашивать у окружающих, не стоит ли ему обратиться напрямую к десятнику? Однако обошлось, и холстов принесли в достатке. Почти сразу же Вячеслав приступил к приготовлению отвара из цветков ромашки, тщательно фильтруя его. Такой отвар являлся одновременно и антисептическим средством, и был хорош для заживления ран. Однако на всякий случай он попросил первого попавшегося ему на глаза человека нарвать и принести подорожника. Видимо, авторитет ветеринара, пользовавшего все эти дни скотину, взлетел на небывалую высоту, и тот без слов принес требуемое, даже сполоснув траву колодезной водой. Вячеслав отложил подорожник в сторону вместе с предварительно собранными первыми цветками тысячелистника, чтобы в случае нужды мелко их порезать и накладывать получившуюся кашицу на неглубокие раны. Сам же выложил из своего мешка сушеный бледно-зеленый торфяной мох, запасов которого наготовил в последние дни. Его он собрался использовать вместо ваты, да и как антисептик тот был тоже очень хорош. Также в кипятке была продезинфицирована шелковая нить, а водкой нож и обе иголки, одна из которых была заранее нагрета Николаем на огне и согнута полумесяцем, для того чтобы швы можно было накладывать, не сдавливая краев раны. А дальше… дальше ночь отразилась в памяти Вячеслава калейдоскопом событий, на которые он еле успевал реагировать.
Сначала для разминки принесли дружинника со стрелой в икроножной мышце. Иссечением Вячеслав стрелу достал, вычистил и промыл остывшим настоем ромашки рану и даже успел ее зашить после того, как кровь остановилась. Но как только повязка была наложена (поначалу он хотел для более быстрого заживления обойтись без нее, но, поглядев на ползающих по полатям здоровых черных тараканов, сразу же передумал) и раненый с сопровождающими отпущен, сразу пришли два ополченца, прижимая к голове какие-то подозрительные тряпицы. Отругав их на чем свет стоит, Вячеслав занялся новыми ранами, а грязные скомканные куски материи бросил в огонь. Оказалось, что одному стрелой оторвало кусок уха, и дело кончилось дезинфекцией и перевязкой, а второму срезнем располосовало полщеки, и тут уже новоявленному доктору пришлось попотеть, зашивая длинный разрез. Руки после такого шитья начали дрожать, и в качестве оплаты Вячеслав заставил их наколоть и принести еще охапку лучин, что заняло у тех всего лишь пару минут. Однако за это время лекарь немного отдышался и сообразил перебраться в дом Любима, где было гораздо чище и в клети стоял нормальный широкий стол, который можно было бы использовать в качестве операционного, если паче чаяния появится такая нужда. Собрав все свои инструменты, лекарства и не забыв упомянутых лучин, Вячеслав перебрался с помощью недавних пациентов в новые палаты. Отослав помощников к десятнику, чтобы предупредить его о своей новой дислокации, он даже успел до следующего раненого провести мокрую уборку помещения.