Поворот к лучшему
Шрифт:
Фигура замешкалась и наклонилась, чтобы получше рассмотреть подвал, и знакомый голос произнес:
— Привет, Глория.
Глория вскрикнула от ужаса и сказала:
— Я думала, ты умерла.
35
Вернувшись в «Четыре клана», Мартин обнаружил, что похожую на тюремщицу администраторшу сменил ночной портье, дежуривший накануне вечером. Разве Сазерленд не говорил, что он в отпуске? Портье вручил Мартину ключ, не поднимая взгляда от разостланной на дешевом шпоне конторки «Ивнинг ньюс». На нижней губе у него висела сигарета.
— Вы меня помните? — спросил Мартин. — Вы знаете, кто я такой?
Ночной портье оторвался
— Ага, — он перевернул страницу, — вы тот самый покойник, верно?
— Да, — согласился Мартин, — я — тот самый покойник.
Четверг
36
Пропел петух. Самый лучший будильник на свете. Он вспомнил, что сегодня воскресенье, его самый любимый день недели, и потянулся в постели во все стороны. Не нужно ни вставать, ни идти на работу. Слава богу, он больше не пишет, странно, но освобождение оказалось в том, чтобы каждый рабочий день надевать костюм с галстуком и ездить в Лондон, — тянуть лямку в солидной конторе с высокими потолками и большими старомодными письменными столами, где младшие сотрудники и секретарши обращались к нему «мистер Кэннинг», а председатель хлопал по спине со словами: «Как поживает твоя прекрасная жена, приятель?» Он не знал, чем занимался в конторе целый день, но в обед он ходил в ресторан, где официантки были наряжены в белоснежные фартуки и маленькие чепчики из английского кружева и приносили ему суп из бычьих хвостов и паровые пудинги с заварным кремом. После обеда, в три часа пополудни, его секретарша (Джун или, может, Анджела), жизнерадостная молодая женщина с четким почерком и мягкими трикотажными двойками, приносила ему чашку чая с тарелкой печенья.
Петух понятия не имел, что сегодня выходной. Вскоре к нему присоединились прочие птицы — Мартин мог различить в гобелене, сотканном из птичьего пения, веселую трель черного дрозда, но остальные голоса были для него загадкой. Его (прекрасная) жена наверняка знает, ведь она — деревенская девушка, вся как есть. Крестьянка. Здоровая, выросшая на молоке крестьянка. Он приподнялся на локте и посмотрел на ее здоровое крестьянское лицо. Во сне она была еще привлекательнее, но эта привлекательность порождала в мужчинах скорее уважительное восхищение, чем похоть. Ее запятнала бы даже мысль о похоти. Ее добродетель нельзя было подвергнуть сомнению. Мягкая каштановая прядь упала ей на лицо. Он нежно убрал ее и поцеловал бесценный рубиновый лук ее губ.
Он принесет ей завтрак в постель. Настоящий завтрак, яйца с беконом, поджаренный хлеб. А на обед сегодня они зажарят кусок отличной английской говядины, мясо все еще было по талонам, но деревенский мясник был их другом. Все были их друзьями. Ему было интересно, почему в той, другой, жизни он так часто был мясоедом.
Утро будет идти своим счастливым воскресным чередом. Когда обед будет почти готов — подливка густеет, мясо отдыхает, — он рассмеется (потому что это была их любимая шутка) и скажет ей: «Аперитив, милая?» — и принесет графин для шерри из уотерфордского хрусталя, который достался им от ее родителей. И они будут потягивать амонтильядо, сидя в креслах, обитых ситцем с узором «Земляничный вор», и слушая «Форель» Шуберта.
Он слышал шум льющейся в ванной воды и топот ног по коридору и вниз по лестнице. Питер/Дэвид звуками изображал самолет, в одиночку сражаясь с люфтваффе. «Получай, поганый фашист!» — выкрикнул он и выдал пулеметное «тра-та-та». Хороший мальчик, пусть растет таким, как отец, а не как Мартин. Накануне вечером, когда они
Он снова потянулся, обнял жену и втянул в себя ландышевый запах ее волос. Она слегка изогнулась в знак того, что уже проснулась и не возражает. Он просунул руку в складки ее ночной рубашки и нащупал аппетитную округлость ее груди, прижался к ней всем телом. Тут ему следовало бы сказать что-нибудь любящее, какую-нибудь нежность. Почему-то с ней ему всегда было трудно переводить разговор на интимности, может, если он придумает ей имя, будет проще. Она повернулась и ответила на его объятие. «Марти», — сказала она.
Он вздрогнул и проснулся. Дешевый радиоприемник с часами на прикроватной тумбочке сообщил ему, что было шесть утра. Ему хотелось заглянуть под одеяло — убедиться, что не превратился в гигантское насекомое.
Дневной свет уже победил фонарь за окном и сочился сквозь тонкие оранжевые шторы, окуная комнату в сияние постъядерного рассвета. Зловещий апельсиновый свет бил Мартину прямо в лицо. Он не представлял, как теперь уснуть. Стены в номере были толщиной с лист бумаги. Казалось, что каждый смыв в туалете, каждый надрывный кашель, каждый сексуальный акт — в процессе или в завершении, — словно по водостоку, стекался к нему в номер.
А что, если он здесь застрял, забрел в сюрреалистическую петлю, где он каждое утро должен просыпаться в новом номере «Четырех кланов»? Сколько номеров в этом отеле? Что, если их число бесконечно, что, если здесь, как в «Сумеречной зоне», — несуществующий тринадцатый этаж, призраки бывших постояльцев, прикидывающиеся персоналом? Отель, из которого нельзя уехать.
В трезвом дневном свете он мог точно сказать, что это не Ричард Моут звонил ему прошлой ночью. В конце концов, что более вероятно: звонок от Ричарда из загробного мира или звонок от того, кто убил Ричарда и украл его телефон? Звонок от убийцы был предпочтительнее звонка от трупа. Конечно, об этом нужно сказать полиции, но уже одна мысль о новой встрече с Сазерлендом вгоняла его в депрессию. Интересно, что сказал бы ему убийца Ричарда, если бы в его телефоне не кончилась зарядка. Может быть: «Ты следующий». Око за око.
Вчера ночью он сказал Мелани, что отменяет свое участие в Книжном фестивале, но теперь ему пришло в голову, что пойти туда будет знаком мужества с его стороны. «Соберись, парень! Посмотри страху в лицо». Пусть он и стал игрушкой в руках богов, но он все еще Алекс Блейк. В этом была его жизнь, его поприще, может, и не очень доблестное, но это было все, что у него осталось.
За предыдущие сорок восемь часов он потерял ноутбук, бумажник, новый роман и собственную личность. Единственное, что у него осталось, — это Алекс Блейк.
На этот раз стойка была укомплектована парнем в полосатом шелковом жилете с галстуком-бабочкой, отчего он был похож на певца из любительского квартета.
— Я могу позвонить? — спросил Мартин, и парень ответил:
— Конечно, мистер Кэннинг. Моя мама прочла все книги Алекса Блейка, она ваша огромная поклонница.
— Спасибо, передайте ей спасибо. Это очень мило с ее стороны.
Он выудил из кармана полученную сто лет назад программку. «Вам чем-нибудь помочь?» — спросил он. Да уж, помощь будет кстати. Ему нужно было, чтобы хоть один человек был на его стороне. «Посмотри страху в лицо. Соберись, рохля. Мартин, ты — как старая баба».