Поворот ключа
Шрифт:
И он нажимал со всеми вместе, за молодежью ему, понятное дело, было не угнаться, но он старался, надо отдать должное. И твердо верил, что все его выкрутасы, вензеля давно позади. В душе его равновесие, и кажется, что вся его жизнь была удачной, на голый стержень ее нанизывались главным образом дни счастливые и праздничные, и как же в целом жизнь ловко сложилась — позавидовать да и только.
— Ты вот рыбу маринованную попробуй.
— А как же не попробовать. И что за рыба?
— Треска. Сама делала.
— Здорово.
— Так
— Да уж пробую.
Он пробовал и радовался еде, но и жалел, что праздничный этот стол разваливается на глазах, вот уж как старались Анна Васильевна и Вера Ивановна, но что же поделаешь, еда поставлена, чтобы ее есть, вот ведь как.
Еще тосты были, но люди уже малость притомились, посбили жевательную прыть, вразнобой говорить начали, каждый вроде сам по себе; размякший, ублаженный человек начинает говорить первое, что диктует ему блаженная сытость, и гул вроде стоял, ничего не разобрать в этом гуле, но если со стороны кто послушает, то и скажет, что вот это и есть веселая свадьба.
Кто-то спросил (уж так, для куражу, знал, что не откажут), можно ли закурить, и разом все закурили, клубы дыма повисли над столом, и даже дым казался не едким, но вкусным, тоже веселым — другое совсем дело, когда курят не голодные и злые, но сытые и благодушные люди.
Сейчас Петр Андреевич был счастлив, и нравились ему люди, ничем не озабоченные, для праздника сейчас живущие, и чувствовал Петр Андреевич, что он как бы от себя самого уже не зависит, но он лишь частица всеобщего веселья, и, куда эту частицу понесет, туда она прибьется, и всюду ей будет хорошо и ладно.
Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, и тут — вот так удача — рядом сидел брат Костя, и Петр Андреевич осторожным толчком локтя привлек к себе его внимание.
— Костя! Все хорошо, верно ведь?
— Да, хорошо, Петр. — Костя посмотрел на него удивленно, словно не узнавая брата.
— Вот так бы всегда, верно? Нет, ты пойми и меня — не стол такой, не хмель, но вот праздник сам по себе, а?
— Да, Петя, я рад бы, но не выходит.
— Вот-то ведь как жаль. А так-то: жизнь — каникулы, карнавал, праздник. Утром проснулся здоровым — уже спасибо. Подарок, худо ли?
— Да, хорошо бы, Петя, это ты верно.
— И вся жизнь такая. Ведь тогда прощание будет легким. Повеселился, пожил — спасибо. Непразднично мы живем, Костя, вот как непразднично.
— Да какой праздник, Петр? Где его взять? Только и заботишься: пройти достойно. Себя не роняя.
— Скучно мы живем, Костя, вот беда.
— Да, веселья маловато.
— Правильно говорится: «Для веселия планета наша мало оборудована». Мало, Костя, мало.
— Ты бы ел, Петя, — напомнила о себе Вера Ивановна.
— Поем, Верушка, обязательно поем, вот только дай с братом поговорить.
А поговорить вот как хотелось: словно год человек играл в молчанку, а душа его копила кое-какие соображения, и вот сосуд полон, взрыв, нет больше возможности молчать, так и дайте поговорить
— Отличные ребята у окна сидят, Костя. Кто такие?
— Это с работы Николая. Хорошие ребята.
— Что ты, отличные, смотри, как смеются. Значит, кое-что в жизни понимают, раз умеют так смеяться.
— Конечно, понимают, только бы не начали после смеха такого с соседями спорить да за грудки хватать.
— Не беда, Костя: проспятся, а веселье в душе останется, не это ль главное? Хорошо все, славную ты свадьбу устроил.
— Нравишься ты мне сегодня, Петя, — добрый, веселый.
— Да я всегда такой, Костя, только ловко это скрываю. Чтоб загадка кое-какая была.
— Нет, всегда ты серьезный, и постороннему человеку даже подступиться к тебе опасно. А когда ты добрый, нет лучше тебя человека.
— А я вот всегда люблю тебя, Костя, потому что ты брат мой меньший. Да я для тебя ничего не пожалею.
Это была правда: приступ любви к брату так захлестнул Петра Андреевича, что он осекся и говорить больше не смог, он даже расцеловал бы брата крепко-накрепко, но боялся, что люди подумают, что он уже навеселе.
— Славно как, — снова заговорил он, переждав, пока душа успокоится, — а какая сегодня красивая Танюша. Да красивее девушек я в жизни не видал. А как хорошо улыбается Анна Васильевна — сразу видно, что веселый человек. То есть человек настоящий. Ты молодец, Костя, ты не ошибся. Человек она хороший.
— Да, хорошая она, Петя, — и брат в благодарность обнял Петра Андреевича за плечи. — Вот главное в ней — она добрая.
— Так и не тяни ты это дело, точно тебе говорю. Не промахнешься. Надо ведь. Что одному-то?
— Да вот думаю, — признался Костя. — Надо бы.
— И что раздумывать долго? Опять повеселимся. Снова праздник. Плохо ли? За твое счастье.
— Спасибо, Петя. Я и правда люблю, когда ты добрый и веселый.
— А я всегда теперь таким буду. Что скрывать свое веселье? Мы-то, люди воевавшие, знаем, сколько раз человек живет. Жизнь — дело простое, чепуха какая-то и даже насмешка, и мы знаем с тобой, что оборвать ее легче легкого, ниточку ножницами перерезать и то труднее. Так что и все разговоры.
И тут он, вспомнив, что на некоторое время позабыл о Вере Ивановне, обернулся к ней и уже клял себя, что потерял ее из виду хоть на короткое время.
— Хорошая ты, Вера, — сказал он. — Лучше тебя нет никого. Я понимаю, что мало счастья ты видела со мной, да что ж поделаешь. Ты была такой веселой, счастливой девочкой, это я засушил тебя и отнял твое веселье. Прости меня, Вера, прости.
— Да что ты, Петя, что с тобой сегодня?
Петр Андреевич понимал, что ей приятно его внимание, и его переполнила благодарность за то, что она терпела его с лишком тридцать лет, за то, что вырастила детей и заботой спасает его в повседневностях, и он погладил ее руку и даже наклонился и украдкой, чтоб никто не видел, поцеловал ее руку.