Поворот ключа
Шрифт:
Ураган «Фифи» обрушился на Гондурас… Под водой более половины территории страны… Полностью уничтожены посевы сельскохозяйственных культур… Подобной катастрофы страна не знала на протяжении более 150 лет…
Чрезвычайное положение в Бангладеш… Военное положение в Никарагуа… Кровавые будни Чили… Правительство ведет себя как оккупационная армия…
Экипаж советского судна «Маршал Рокоссовский» спас в Тихом океане американский корабль «Термини»… Ураганный ветер и восьмибалльный шторм… Эн америкен шип аскс фор хелп… Капитан, американцы
Президент Французской Республики изложил правительственный план борьбы с инфляцией… Увеличены налоги от 5 до 15 процентов… Будет представлена налоговая реформа…
Президент США прибыл из Каира в Джидду…
Строители области досрочно выполнили полугодовую программу строительно-монтажных работ, увеличив их объем на 4 процента…
Уникальные часы сделал житель города Тольятти С. И. Косарев. Они показывают время, число, день недели, месяц и год…
Опережая время… Более 14 тысяч поросят вырастили свинарки совхоза «Свет Балтики» за прошедшее с начала года время…
Началась реставрация фонаревского Нижнего парка… К концу работ он будет иметь тот же вид, что и в начале восемнадцатого столетия…
Пропала корова, черно-пестрая, с большими рогами, на лбу звездочка, 8 лет… прошу сообщить…
Константин Андреевич Михалев отработал четверть века на заводе по ремонту двигателей для сельскохозяйственных машин — сперва токарем, а последние семь лет мастером. Он хорошо знал и потому любил свое дело, понимал рабочих и умел с ними ладить, всегда чувствовал, что рабочие его уважают — он знает дело, немногословен, но справедлив.
В полдень Константин Андреевич сходил к начальнику цеха напомнить, что уйдет сегодня пораньше, и, возвращаясь к себе, услышал шум у гальваников, и хоть термический участок — не его участок, но цех-то один, и он зашел к гальваникам.
Они, оставив работу, окружили Васильева, молодого инженера по технике безопасности. Шла перепалка:
— Да где порядок? Отпуск должен быть как отпуск.
— Вы же «Сельхозтехника», — испуганно оправдывался Васильев — первый год работает.
— А на зареченском положено? Я вот раньше там работал.
— Они не «Сельхозтехника», им положено.
— Но я-то человек тот же.
— Да вот и Константина Андреевича спросите, — как к последней подмоге обратился инженер по технике безопасности.
Однако это был участок мастера Решко, а с ним отношения у Константина Андреевича были квашеными, и он увернулся:
— Нет, ребята, я же не гальваник. Пусть уж Решко добивается.
Сам же пошел к своим. Опытным взглядом окинув свой участок, сразу подошел к Веремьеву. Веремьев, низкорослый, тощий, носастый, шлифовал толкатели. Краем глаза Константин Андреевич заметил, что ребята с термического медленно приближаются сюда — рассчитывают на Веремьева, главного нытика.
— Коля, будь здоров. С понедельника у тебя отпуск, так нарыбачь и за меня, — сказал Константин Андреевич.
А ведь
— Да что, Костя, где порядок в самом деле? Пятнадцать дней отпуск. Молока не дают. И на пенсию не с пятидесяти пяти. А у тех-то…
— Ты постой. У тех-то сухая шлифовка. Словно б ты первый день работаешь.
— Но пыль-то и у меня летит.
— Пыль-то, конечно, летит.
— Зовут на зареченский, после отпуска и уйду.
— Никуда ты не уйдешь, четверть века вместе отработали. Так-то если разобраться, Коля, месяц и всем нехудо отгулять, это понятно. Но это не от меня зависит, да так и без штанов можно остаться. Гальваники — дело другое, это у них кто-то недодумал, а тебе, Коля, все по закону. И ты закон знаешь не хуже меня: больше пятидесяти процентов сухой шлифовки — вот тебе месяц, вот тебе молоко, вот тебе пенсия с пятидесяти пяти. А у тебя меньше пятидесяти процентов. А получаешь ты неплохо.
— Да, ничего.
— Вот видишь. Словом, так. Получишь три дня к отпуску. Вроде за субботы. Все понял?
— Понял, Костя.
— А то разговаривать разговаривают, а дело стоит.
Покончили вовремя: к ним подошли гальваники.
— Скажи, Коля, скажи так и этак.
— Да я что, я добиваю, а сам уж рыбку ловлю.
— Тоже дело.
— Вы вот что, братцы, — начал уже сердиться Константин Андреевич: лучше бы не цепляли его ребят — конец недели, и время жаркое, их двигатели всюду вот как ждут, — хватит базарить. Собраний не хватает? Когда нужно слово сказать, вы молчите, а тут навалились на парня. Он же у нас два месяца работает. Так работать, как вы, — только масло языком взбивать, детям есть нечего будет.
— Ему хорошо, он у них свой, он — мастер.
— Не слышать бы мне тебя, Дударев. За тем вон станком двадцать лет отстоял.
— Он — что, он — человек, Костя.
— Ты шумишь, Дударев. А сколько ты классов кончил? Ну, уж так и шесть. Это если вместе с братом да коридоры считать. А зарабатываешь двести, так? Да еще нос воротишь. А Люба твоя техникум закончила, на «Октябрьской» за станками смотрит, а получает?
— Ну, сотню.
— Закончит вечерний институт, сто двадцать будет, так? А ты говоришь то да се, да непорядок. Вот что я сделал бы, будь на вашем участке: написал бы коллективное письмо и свез его в областной профсоюз. Тоже законы знают. Уж если положено, то отдай.
— Срезал!
— Отрубил!
— Приедет человек или комиссия. И все! Наши двигатели ждут к этой уборочной, а не к следующей. Картошку или хлеб есть сейчас надо, а не через год.
И что же — крыть-то нечем, так что и пошли к себе, к делу поближе.
Константину Андреевичу нужно было уйти в два, оставалось полчаса, он поприглядывал за девочками-ученицами на токарно-револьверных станках, работали они правильно, хоть и несноровисто, но сноровка — дело наживное, и Константин Андреевич в их дело вмешиваться не стал.