Повседневная жизнь Арзамаса-16
Шрифт:
Одним из важнейших направлений работ по созданию атомной бомбы было достижение высочайшей плотности делящегося вещества путем сжатия. Наработки в этой области осуществлялись в Институте машиноведения АН СССР в Москве. Изучением процессов сжатия занималась группа сотрудников во главе с В. А. Цукерманом и Л. В. Альтшулером.
Для «дообъектовского» периода жизни атомного проекта характерна деятельность, разбросанная по различным организациям. Лев Владимирович Альтшулер о своих первых шагах в атомном проекте рассказывал так: «Мое участие в атомном проекте началось с середины 1946 года, когда я еще работал в Институте машиноведения АН СССР в лаборатории В. А. Цукермана. Во время посещения нашей лаборатории Ю. Б. Харитон в довольно туманных выражениях предложил нам принять участие в работе над одной очень сложной и интересной проблемой. Было сказано, что начать работу мы сможем в Москве, но для ее завершения нужно будет на полтора-два года из Москвы уехать. Сроки эти растянулись для нас на десятилетия. С совершенно новой для меня тематикой я познакомился в Институте химической физики в группе Я. Б. Зельдовича. Обсуждения велись в небольшой комнате у доски, к которой для мела и меловой тряпки была прибита… рваная калоша. Стиль обсуждения был самый непринужденный. Во время одной из встреч Яков Борисович, виртуозно упростив
Личность Л. В. Альтшулера при всей его индивидуальности была во многом типичной для характеристики научной элиты города. Поразительно удачная концентрация ума теоретика с талантом экспериментатора. Изначально присущий и развитый талант воспитателя и наставника, величайшая одержимость в труде. Любил людей и относился к ним с заботой. На конференции по истории разработок первых образцов атомного оружия (Арзамас-16,1992 год) Л. В. Альтшулер говорил: «Многим сейчас кажется, что создание нашими учеными и конструкторами ядерного оружия было не нужно… Надо понять, однако, реальности послевоенного времени в стране, после самой страшной в ее истории „горячей войны“ и находившейся в стоянии „холодной войны“ с могучими потенциальными противниками. В то время США монопольно владели всесокрушающими атомными бомбами, что вызывало у нас ощущение полной незащищенности и тревоги. Для всех, кто осознал реальности наступившей атомной эры, быстрое восстановление мирового равновесия стало „категорическим императивом“, нравственным долгом. Этот долг научные работники, конструкторы и рабочие ВНИИЭФ выполнили».
Кстати, в те времена подавляющее большинство работавших в атомном проекте не имели даже представления о разработанных в США проектах бомбардировки Советского Союза атомными бомбами с целью полного уничтожения страны.
Напряженная международная обстановка, чувство ответственности за Отечество определяли тот тип работника, который мог трудиться без устали, часто сверхурочно. Таким же ритмом жило и руководство, работавшее до часу-двух ночи. Даже в начале пятидесятых, когда прошли первые испытания советской атомной бомбы, начальник объекта А. С. Александров принимал корреспонденцию в свой адрес только после двенадцати часов ночи. О работоспособности Ю. Б. Харитона сложены легенды.
Трудности созидания социально-бытовой и производственной структуры города-объекта не шли ни в какое сравнение с теми, которые были преодолены в научно-исследовательской, опытно-конструкторской и экспериментально-производственной областях. Самое совершенное оборудование научных лабораторий без людей, их живой и ищущей мысли, без таланта, инициативы и мастерства — мертво.
Помимо чисто научных и технических проблем в любом крупном проекте важнейшей проблемой является проблема управления и управляемости. В этом отношении личность руководителя проекта, его представления и профессионализм имеют далеко не последнее значение. Точно так же как и подбор кадров или, как модно сегодня выражаться, «команды». Методы создания коллектива КБ-11 были весьма специфичны.
Нынешнее состояние российского общества способствует удачливому продвижению к руководству людей, ухитряющихся имитировать деятельность, а не действовать. Подобная категория во власти, и не только во власти, была и, видимо будет всегда. Но сейчас их присутствие во всех звеньях жизни общества и государственного управления явно превысило критическую массу. Полную противоположность подобному состоянию представлял собой период реализации атомного проекта.
Можно считать, что настоящее рождение нового научно-производственного центра произошло тогда, когда сформировался кадровый потенциал специалистов самого разного уровня и разных профессий. От ученого, уже имевшего имя в науке, до молодого физика, еще только искавшего свою научную стезю. От опытного конструктора и инженера широкого профиля, которому надо было научиться решать нестандартные задачи, до специалиста в определенной узкой области, связанной с производством вооружений. От экспериментатора до теоретика. От рабочего-универсала и рабочего-виртуоза, умельца «на все руки», до выпускника профессионально-технического училища и демобилизованного воина, которому еще предстояло приобрести необходимый уровень мастерства.
Механизм кадрового обеспечения атомного проекта — это особая страница в истории атомного центра. Сегодня многое в ней выглядит для нас удивительным. Но механизм этот оказался эффективным. Что поражает прежде всего? Отношение людей, достаточно разных по возрасту, жизненному опыту, профессии, степени причастности к ядерной физике, к тому делу, которое всех их объединило «под крышей» ядерного центра. Люди вкладывали в общее дело всю свою душу, а ведь почти у каждого она была изранена минувшей кровавой войной. Потенциальная угроза Отечеству, возникшая в условиях холодной войны и американского монополизма на атомное оружие, ощущалась самим народом, только что отстоявшим свою свободу, и придавала всей работе высший смысл.
Создание механизмов управления и кадрового обеспечения национальных научно-технических проектов, как свидетельствует мировая практика, подчиняется определенным объективным закономерностям. Поэтому так много схожего в организационных, технических и научных подходах к реализации российской, американской или английской атомных программ. Кстати, когда в 90-е годы начались активные контакты наших ядерщиков с зарубежными, выяснилось, что структурные подразделения Лос-Аламоса и Ливермора во многом походили на таковые в Арзамасе-16. Опытные специалисты, зная, скажем, результаты, достигнутые той или иной группой лабораторий, с небольшой погрешностью определяли необходимые для этого организационные и интеллектуальные ресурсы. И в этом отношении закрытость и засекреченность становились все менее и менее эффективными, хотя, несомненно, в каких-то областях впереди могла быть одна или другая сторона. В тот период главная задача состояла в том, чтобы собрать со всего Союза (в США — практически со всего мира) максимально богатый интеллектуальный научный потенциал, создать приемлемые условия для соответствующей деятельности, обеспечить финансово-материальную сторону работ и обеспечивать решение возникающих проблем с помощью специально созданных звеньев государственного управления. В этом перечне важнейшей была задача подбора и использования кадров. Начавшись еще до принятия решения о создании ядерного центра, масштабность эта работа приобрела летом 1946 года, когда Б. Л. Ванников подписал приказ, в котором начальник отдела кадров ПГУ совместно с П. М. Зерновым обязывались в месячный срок подобрать для КБ-11 необходимых работников.
В любом возникающем на новом месте городе (средний возраст горожан не превышал в то время комсомольский) огромное значение приобретает организаторская талантливость тех, кто возглавляет дело. Первым руководителем объекта назначили Павла Михайловича Зернова. Одни его любили, и авторитет ПМЗ (так коротко, по начальным буквам фамилии, имени и отчества звали Зернова на объекте) был для них непререкаем. Другие относились настороженно, опасливо. Но все признавали, что он был яркой личностью, и роль этого человека в создании Арзамаса-16 не оспаривается никем. Его организаторская хватка, деловитость, жесткость и последовательность в отстаивании интересов объекта не всем нравились. Старожилы признавали: «Крутой был мужик, но справедливый». На долю Зернова выпал самый сложный этап становления объекта-города. Ему приходилось решать множество не только научно-производственных и организационных вопросов, но и бытовых, личных, повседневно-мелких, которыми полна обычная жизнь людей. Он был одержим стремлением создать КБ в кратчайшие сроки, но при том мыслил с перспективой, мечтал о возведении красивого, удобного для жителей города с прямыми, широкими проспектами, по которым «бегали» бы не только автобусы, но и троллейбусы. Жаль, что троллейбусы в городе так и не появились. Но облик благоустроенного города Арзамас-16 несомненно приобрел и сохранил до сих пор.
В декабре 1946 года руководством КБ-11 были подготовлены предложения по научным и инженерно-техническим работникам, которых, по мнению П. М. Зернова и Ю. Б. Харитона, необходимо было привлечь к работе в центре. В обширной пояснительной записке «О кадрах, необходимых для развертывания научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ в КБ-11» были перечислены тринадцать основных тем, под которые предстояло подобрать конкретных специалистов.
Представители госбезопасности вели проверку «годности ведущих специалистов исследовательских учреждений, вузов, оборонных предприятий и организаций к возможной работе в ядерном центре. Трудно установить критерии, применяемые в то время, но уровень оперативности и „дотошности“ этой деятельности был, несомненно, высок. Некоторые специалисты не прошли „сито“ проверки и остались „за бортом“. Трудно выяснить сегодня, какие „темные пятна“ обнаружились в их биографиях, однако факт, что ни квалификация, ни возможная польза для дела не возымели значения. Госбезопасность такие кандидатуры просто „зарубила“. В архиве хранится немало документов, содержащих списки работников, затребованных или рекомендованных Харитоном. Но в дальнейшем они на объект так и не попали. Можно, конечно, как это стало модным, вообще все приписать своеволию спецслужб. Однако нашлись и другие причины, что не отрицает, тем не менее, серьезного воздействия органов госбезопасности на данный процесс, который не завершался предварительной проверкой. Среди тех, кто уже приехал на объект, были такие, которые не по своей воле покидали город. Примерно так сложилась судьба М. М. Агреста. Когда в КБ-11 в 1948 году в теоретическом отделе Я. Б. Зельдовича была создана группа вычислителей, ее руководителем по рекомендации Франк-Каменецкого стал М. М. Агрест. Как вспоминает один из первых на объекте специалистов-математиков Е. В. Малиновская, „Агресту не доверяли. Его ни разу в течение двух лет не отпускали в отпуск. Его семью на объект привезли экспедиторы“. И вот в январе 1951 года ему предложили в трехдневный срок покинуть объект. Через три дня М. М. Агрест с семьей вылетел в город Сухуми».
Однако всесильность госбезопасности в большинстве случаев имела свои границы. Если тот или иной специалист был крайне нужен для дела, то по отношению к нему проявлялся либерализм. Несмотря на недоверие со стороны работников ведомства Лаврентия Павловича, он продолжал благополучно работать.
Кстати, и в этом вопросе много сходного в поведении советских и американских высших государственных служб. Руководитель «Манхэттенского проекта» Лесли Гровс, полковник, который через пять дней после утверждения в должности был произведен в бригадные генералы, несмотря на собственные сомнения, предложил в качестве научного руководителя известного своими личными связями с левыми организациями Р. Оппенгеймера. Оппенгеймер был близок с Джейн Тетлок, дочерью профессора Калифорнийского университета, коммунисткой по политическим убеждениям. Женился он на Катрин Гаррисон — вдове коммуниста [69] . Категорически против Оппенгеймера выступал начальник службы безопасности проекта Б. Паш. Его поддерживал Джон Лансдейл из военной разведки. Л. Гровс в данном случае взял ответственность на себя. 20 июля 1943 года он направил в Пентагон требование: «Считаю целесообразным немедленно оформить допуск Роберта Оппенгеймера к секретной работе, независимо от тех сведений, которыми вы располагаете о нем. Его участие абсолютно необходимо для проекта» [70] . Такова жизнь. Маккартизм был не русским изобретением. Тот же Оппенгеймер позднее все-таки испытал на себе отношение власти к инакомыслию.
69
Овчинников В.Горячий пепел. М., 1987. С. 52–53.
70
Гровс Л.Указ. соч. С. 73.